Стихотворения - [5]

В тиши звериного крова

Скулят медвежата-звуки.

Словить бы Си, До для базара,

Для ха-ха-ха Прова и Пуда!

От книжного злого угара

Осыпалось песни чудо.

И только топтыгина лапой

Баюкать старые боли…

О, буквенный дождик, капай

На грудь родимого поля!

Глаголь, прорасти васильками,

Добро — золотой медуницей,

А я обнимусь с корнями

Землею — болезной сестрицей!

19 ноября 1921

* Под древними избами, в красном углу,*

Под древними избами, в красном углу,

Находят распятье, алтын и иглу —

Мужицкие Веды: мы распяты все,

На жернове — мельник, косарь — на косе,

И куплены медью из оси земной,

Расшиты же звездно Господней иглой.

Мы — кречетов стая, жар-птицы, орлы,

Нам явственны бури и вздохи метлы: —

В метле есть душа — деревянный божок,

А в буре Илья — громогласный пророк…

У Божьей иглы не измерить ушка

Мелькает лишь нить — огневая река…

Есть пламенный лев, он в мужицких крестцах,

И рык его чуется в ярых родах,

Когда роженичный заклятый пузырь

Мечом рассекает дитя-богатырь…

Есть черные дни — перелет воронят,

То Бог за шитьем оглянулся назад —

И в душу народа вонзилась игла…

Нас манят в зенит городов купола,

В коврижных поморьях звенящий баркас

Сулится отплыть в горностаевый сказ,

И нож семьянина, ковригу деля,

Как вал ударяет о грудь корабля.

Ломоть черносошный — то парус, то руль,

Но зубы как чайки у Степ и Акуль —

Слетятся к обломкам и правят пиры…

Мы сеем и жнем до урочной поры,

Пока не привел к пестрядным берегам

Крылатых баркасов нетленный Адам.

1916–1918

* На помин олонецким бабам *

На помин олонецким бабам

Воскуряю кедровый стих…

Я под огненным баобабом

Мозг ковриги и звезд постиг!

Есть Звезда Квашни и Сусека,

Материнской пазушной мглы…

У пиджачного человека

Не гнездятся в сердце орлы.

За резцами не вязнут перья

Пеклеванных драчливых стай…

Не магнит, а стряпка Лукерья

Указует дорогу в рай.

Там сосцы тишины и крынки

С песенным молоком…

Не поэты ли — сиротинки,

Позабывшие Отчий дом?

Не по ним ли хнычет мутовка,

Захлебываясь в дрожжах?..

Как словесная бронза ковка

Шепелявой прозе на страх!

Раздышалась мякишем книга,

Буква Ша — закваска в пере

И Казбеком блещет коврига

Каравану пестрых тире

(1921)

* Потемки — поджарая кошка *

Потемки — поджарая кошка

С мяуканьем ветра в трубе,

И звезд просяная окрошка

На синей небесной губе.

Земля не питает, не робит,

В амбаре пустуют кули,

А где-то над желтою Гоби

Плетут невода журавли.

А где-то в кизячном улусе

Скут пряжу и доят овец…

Цветы окровавленной Руси —

Бодяга и смертный волчец.

На солнце саврасом и рябом

Клюв молота, коготь серпа…

Плетется по книжным ухабам

Годов выгребная арба.

В ней Пушкина череп, Толстого,

Отребьями Гоголя сны,

С Покоем горбатое Слово[2]

Одрами в арбу впряжены.

Приметна ль вознице сторожка,

Где я песноклады таю?

Потемки — поджарая кошка

Крадутся к душе-воробью.

Ноябрь или декабрь 1921

* Меня хоронят, хоронят,*

Меня хоронят, хоронят,

Построчная тля, жуки.

Навозные проворонят

Ледоход словесной реки!

Проглазеют моржа златого

В половодном разливе строк,

Где ловец — мужицкое слово

За добычей стремит челнок!

Погребают меня так рано,

Тридцатилентным бородачом,

Засыпают книжным гуано

И брюсовским сюртуком.

Сгинь, поджарый! Моя одёжа —

Пестрядь нив и ржаной атлас!

РазорвАлась тучами рожа,

Что пасла, как отары, нас.

Я — из ста миллионов первый

Гуртовщик златорогих слов,

Похоронят меня не стервы,

А лопаты глухих веков!

Нестерпим панихидный запах…

Мозг бодает изгородь лба…

На бревенчатых тяжких лапах

Восплясала моя изба.

Осетром ныряет в оконцах

Краснобрюхий лесной закат, —

То к серпу на солнечных донцах

Пожаловал молот-брат.

И зажглись словесные клады

По запечным дебрям и мхам…

Стихотворные водопады

Претят бумажным жукам.

Не с того ль из книжных улусов

Тянет прелью и кизяком.

Песнослову грозится Брюсов

Изнасилованный пером.

Но ядрен мой рай и чудесен —

В чаще солнца рассветный гусь,

И бадьею омуты песен

Расплескала поморка-Русь

1921

Молитва солнцу

Солнышко-светик! Согрей мужика…

В сердце моем гробовая тоска.

Братья мои в непомерном бою

Грудь подставляют штыку да огню.

В бедной избе только холод да труд,

Русские реки слезами текут!

Пятеро нас, пять червлёных щитов

Русь боронят от заморских врагов:

Петра, Ляксандра, кудрявич

Митяй, Федя-орленок да я — Миколай.

Старший братан, как полесный медведь,

Мял, словно лыко, железо и медь;

Братец Ляксандр — бородища снопом,

Пахарь Господний, вскормленный гумном.

Митя-кудрявич, волосья как мед,

Ангелом стал у небесных ворот —

Рана кровавая точит лучи.

Сам же светлее церковной свечи,

Федюшка-светик осьмнадцать годов

Сгиб на Карпатах от вражьих штыков.

Сказывал взводный: Где парень убит,

Светлой слезинкой лампадка горит.

В волость бумага о смерти пришла,

Мать о ту пору куделю пряла,

Нитка порвалась…Куделя, как кровь…

Много на нашем погосте крестов!

Новый под елью, как сторож, стоит,

Ладаном ель над родимым кадит.

Петрова баба, что лебедь речной,

Косы в ладонь, сарафан расшитой,

Мужа кончину без слез приняла,

Только свечу пред божницей зажгла.

Ночью осенней, под мелким дождем,

Странницей-нищей ушла с посошком…

Куйте, жните, палите миры и сердца!

Шар земной — голова, тучи — кудри мои,

Мох — коралловый остров, и слезку певца

Омывают живых океанов струи.

* Есть две страны; одна — Больница, *

Есть две страны; одна — Больница,