Стихотворения и поэмы - [4]

Лопаты ходят тяжело,

И теста ровные корчаги

Плывут в квадратное жерло.

И в этой, красной от натуги,

Пещере всех метаморфоз

Младенец-хлеб приподнял руки

И слово стройно произнес.

И пекарь огненной трубой

Трубил о нем во мрак ночной.

А печь, наследника родив

И стройное поправив чрево,

Стоит стыдливая, как дева

С ночною розой на груди.

И кот, в почетном сидя месте,

Усталой лапкой рыльце крестит,

Зловонным хвостиком вертит,

Потом кувшинчиком сидит.

Сидит, сидит, и улыбнется,

И вдруг исчез. Одно болотце

Осталось в глиняном полу.

И утро выплыло в углу.

1928

Рыбная лавка

И вот, забыв людей коварство,

Вступаем мы в иное царство.

Тут тело розовой севрюги,

Прекраснейшей из всех севрюг,

Висело, вытянувши руки,

Хвостом прицеплено на крюк.

Под ней кета пылала мясом,

Угри, подобные колбасам,

В копченой пышности и лени

Дымились, подогнув колени,

И среди них, как желтый клык,

Сиял на блюде царь-балык.

О самодержец пышный брюха,

Кишечный бог и властелин,

Руководитель тайный духа

И помыслов архитриклин!

Хочу тебя! Отдайся мне!

Дай жрать тебя до самой глотки!

Мой рот трепещет, весь в огне,

Кишки дрожат, как готтентотки.

Желудок, в страсти напряжен,

Голодный сок струями точит,

То вытянется, как дракон,

То вновь сожмется что есть мочи,

Слюна, клубясь, во рту бормочет,

И сжаты челюсти вдвойне…

Хочу тебя! Отдайся мне!

Повсюду гром консервных банок,

Ревут сиги, вскочив в ушат.

Ножи, торчащие из ранок,

Качаются и дребезжат.

Горит садок подводным светом,

Где за стеклянною стеной

Плывут лещи, объяты бредом,

Галлюцинацией, тоской,

Сомненьем, ревностью, тревогой…

И смерть над ними, как торгаш,

Поводит бронзовой острогой.

Весы читают «Отче наш»,

Две гирьки, мирно встав на блюдце,

Определяют жизни ход,

И дверь звенит, и рыбы бьются,

И жабры дышат наоборот.

1928

Обводный канал

В моем окне на весь квартал

Обводный царствует канал.

Ломовики, как падишахи,

Коня запутав медью блях,

Идут, закутаны в рубахи,

С нелепой вежностью нерях.

Вокруг пивные встали в ряд,

Ломовики в пивных сидят.

И в окна конских морд толпа

Глядит, мотаясь у столба,

И в окна конских морд собор

Глядит, поставленный в упор.

А там за ним, за морд собором,

Течет толпа на полверсты,

Кричат слепцы блестящим хором,

Стальные вытянув персты.

Маклак штаны на воздух мечет,

Ладонью бьет, поет как кречет:

Маклак — владыка всех штанов,

Ему подвластен ход миров,

Ему подвластно толп движенье,

Толпу томит штанов круженье,

И вот она, забывши честь,

Стоит, не в силах глаз отвесть,

Вся прелесть и изнеможенье.

Кричи, маклак, свисти уродом,

Мечи штаны под облака!

Но перед сомкнутым народом

Иная движется река:

Один сапог несет на блюде,

Другой поет хвалу Иуде,

А третий, грозен и румян,

В кастрюлю бьет, как в барабан.

И нету сил держаться боле,

Толпа в плену, толпа в неволе,

Толпа лунатиком идет,

Ладони вытянув вперед.

А вкруг черны заводов замки,

Высок под облаком гудок.

И вот опять идут мустанги

На колоннаде пышных ног.

И воют жалобно телеги,

И плещет взорванная грязь,

И над каналом спят калеки,

К пустым бутылкам прислонясь.

1928

Бродячие музыканты

Закинув на спину трубу,

Как бремя золотое,

Он шел, в обиде на судьбу.

За ним бежали двое.

Один, сжимая скрипки тень,

Горбун и шаромыжка,

Скрипел и плакал целый день,

Как потная подмышка.

Другой, искусник и борец,

И чемпион гитары,

Огромный нес в руках крестец

С роскошной песнею Тамары.

На том крестце семь струн железных,

И семь валов, и семь колков,

Рукой построены полезной,

Болтались в виде уголков.

На стогнах солнце опускалось,

Неслись извозчики гурьбой,

Как бы фигуры пошехонцев

На волокнистых лошадях.

И вдруг в колодце между окон

Возник трубы волшебный локон,

Он прянул вверх тупым жерлом

И заревел. Глухим орлом

Был первый звук. Он, грохнув, пал,

За ним второй орел предстал,

Орлы в кукушек превращались,

Кукушки в точки уменьшались,

И точки, горло сжав в комок,

Упали в окна всех домов.

Тогда горбатик, скрипочку

Приплюснув подбородком,

Слепил перстом улыбочку

На личике коротком,

И, визгнув поперечиной

По маленьким струнам,

Заплакал, искалеченный:

— Тилим-там-там!

Система тронулась в порядке.

Качались знаки вымысла.

И каждый слушатель украдкой

Слезою чистой вымылся,

Когда на подоконниках

Средь музыки и грохота

Легла толпа поклонников

В подштанниках и кофтах.

Но богослов житейской страсти

И чемпион гитары

Подъял крестец, поправил части

И с песней нежною Тамары

Уста отважно растворил.

И все умолкло.

Звук самодержавный,

Глухой, как шум Куры,

Роскошный, как мечта,

Пронесся…

И в этой песне сделалась видна

Тамара на кавказском ложе.

Пред нею, полные вина,

Шипели кубки дотемна

И юноши стояли тоже.

И юноши стояли,

Махали руками,

И страстые дикие звуки

Всю ночь раздавалися там…

— Тилим-там-там!

Певец был строен и суров.

Он пел, трудясь, среди дворов

Средь выгребных высоких ям

Трудился он, могуч и прям.

Вокруг него система кошек,

Система окон, ведер, дров

Висела, темный мир размножив

На царства узкие дворов.

На что был двор? Он был трубою,

Он был тоннелем в те края,

Где был и я гоним судьбою,

Где пропадала жизнь моя.

Где сквозь мансардное окошко

При лунном свете, вся дрожа,

В глаза мои смотрела кошка,

Как дух седьмого этажа.

1928

На лестницах

Коты на лестницах упругих,

Большие рыла приподняв,

Сидят, как будды, на перилах,

Ревут, как трубы, о любви.

Нагие кошечки, стесняясь,