Стихотворения и поэмы - [27]

Шоколадные люди Цейлона,

Позабытый огнем эскимос…

Провожают сверканье вагонов,

Вихревые расплески колес.

Чудо рвется из глотки со свистом,

Всем понятны сигналы его,

И мудрее его машинистов

Не найти на земле никого.

Август 1920

22. «Мне было ничего не жалко…»

Мне было ничего не жалко,

Я всё узнал, чрез всё прошел,

Но в полночь дерзкая гадалка

Мне карты бросила на стол.

Зеленый луч глаза мне залил,

Я понял: это будет здесь, —

Упали карты и сказали:

Дорога, женщина и песнь.

Я днями шел, а ночью снилась

Страна, которой в жизни нет,

Ты в ней моей дорогой билась,

Как песнь, звучала мне во сне.

Не помню — на Неве, на Ниле, —

Молниеносностью огня

Два долгих солнца ослепили

Дорогу, песню и меня.

Между 1913 и 1920

23. «Девятый вал угадывать нетрудно…»

Девятый вал угадывать нетрудно,

Когда валы проходят чередой,

Но не в стенах испытанного судна

Меня настиг неснившийся прибой.

Подобную кочующей медузе,

Он вынес душу к камням золотым,

Чтобы прозрачный драгоценный узел,

Не замечая, растоптала ты.

Между 1913 и 1920

ЖИЗНЬ ПОД ЗВЕЗДАМИ Из походной тетради 1916–1917

24. ДРУГУ

Ночь без луны кругом светила,

Пожаром в тишине грозя,

Ты помнишь всё, что с нами было,

Чего забыть уже нельзя:

Наш тесный круг, наш смех открытый,

Немую сладость первых пуль,

И длинный, скучный мост Бабита,

И в душном августе Тируль.

Как шел ночами, колыхаясь,

Наш полк в лиловых светах сна,

И звонко стукались, встречаясь,

Со стременами стремена.

Одних в горящем поле спешил,

Другим замедлил клич: пора!

Но многие сердца утешил

Блеск боевого серебра.

Былое заключено в книги,

Где вечности багровый дым,

Быть может, мы у новой Риги

Опять оружье обнажим.

Еще насмешка не устала

Безумью времени служить,

Но умереть мне будет мало,

Как будет мало только жить.

1916 или 1917

25. РАНЕНЫЙ

Дрожащий не от боли — от испуга —

И раненую ногу волоча,

Снимал он под сочувственную ругань

Свою рубаху с потного плеча.

Угрюмый фельдшер равнодушно слушал,

Как бинт шуршал, и губы кверху гнул.

И он пошел, и уносили уши

Мелькнувшей смерти колокольный гул.

И там, где рана, колыхалось пламя,

И ребра зверь неустающий грыз,

И гулкими зелеными руками

Казались ветки, падавшие вниз.

Всё закружилось в нестерпимом свете,

И не понять: то ветер или стон,

Деревья, как танцующие плети,

Смеются, бьют его со всех сторон.

…Двуколка прыгала в ночной прохладе,

Шумя, бежала черная страна.

И он в поту неудержимо падал

На камни дна, не достигая дна.

1916 или 1917

26. В ОПЕРЕ В РИГЕ

Надрываясь от страсти нездешней

Посреди облинялых куртин,

В этом бархатном мире безгрешном

Меч картонный вертел Валентин.

И я знал: Валентин отстрадает

Под хлопки очарованных дам,

А меня под дождем ожидает

Мглистый путь по разбитым полям.

О, как вспомню улыбки и пенье,

Когда в скользком дыханье болот

Я пройду по ходам сообщенья,

Чтоб послушать, как строг пулемет.

1916 или 1917

27. ДОЗОР НА ПОБЕРЕЖЬЕ

Идут засаленные карты

По необычному столу —

Обломкам старой черной парты,

Летает ругань в полумглу.

Сосредоточенные лица

И крики яростных врагов,

Им вторят моря небылицы

И сосны рыжих берегов.

И под луной, такой печальной,

Оглушена, потрясена

В пустынных комнатах купальной

Гусарским громом тишина.

Прошедших дней немые беды

Хранят свой величавый вид,

И завтра день — не день победы,

Мне тоже сердце говорит.

О смерти думать бесполезно,

Раз смерть стоит над головой.

Я бросил юность в век железный,

В арены бойни мировой.

1917

28. «Котелок меня по боку хлопал…»

Котелок меня по боку хлопал,

Гул стрельбы однозвучнее стал,

И вдали он качался, как ропот,

А вблизи он висел по кустам.

В рыжих травах гадюки головка

Промелькнула, как быстрый укол,

Я рукой загорелой винтовку

На вечернее небо навел.

И толчок чуть заметной отдачи

Проводил мою пулю в полет.

Там метался в обстреле горячем

Окружаемый смертью пилот.

И, салютом тяжелым оплакан,

Серый «таубе» в гулком аду

Опрокинулся навзничь, как факел,

Зарываясь в огонь на ходу.

И мне кажется, в это мгновенье

Остановлен был бег бытия,

Только жили в глухих повтореньях

Гул и небо, болото и я.

1916 или 1917

29. РИГА

Мы шли к тебе в часы рассвета,

И перед нами шел туман,

Да в облаках далеко где-то

Гудел враждебный моноплан.

В тумане город будто гнулся,

Как будто падал в пустоту,

Недаром конь мой вдруг споткнулся

В то утро на твоем мосту.

Он чувствовал чутьем звериным,

Что мы идем в последний раз,

Что этот час, нарочно длинный, —

Прощанья с целым краем час.

Уже тесняся перед нами,

Держа пути во все концы,

Большими темными рядами

Вдаль уходили беглецы.

Сегодня по своим аллеям

Услышишь ты свинцовый шаг.

Не будет тонким чародеем

Бессильный и всесильный враг.

Да, он бессилен снять с покровов

Твоей истории века,

Но цепью крепкою и новой

Тебя скует его рука.

Он подошел и бросил сталью,

Был виден ясный недолет.

На север в сумрачные дали

Мы в новый тронулись поход.

10–11 сентября 1917 Вольмар

30. АТАКА ПОД РОДЕНПОЙСОМ

Последний длинный луч заката

Я помню до сих пор.

Мы дрались, как во времена Мюрата,

Рубя в упор.

И с каждым взмахом становились злее,

Жестоким был тот час,

И враг, спеша нас перебить скорее,

Шел на плечах у нас.

Дышало небо звездными красами,

Безмолвием маня.

Под выстрелами долгими часами

Я не слезал с коня.

И там, где лес снаряды гнули,

Я придержал коня.

Других кругом искали пули,

Но не меня.