Стихотворения и поэмы - [42]

В провалы отчаянья, по ступенькам досады,

Я буду искать ту, которой нет.

А если б нашел я ту, что мне надо,

А если б знал я то, что мне надо,

Тогда бы я был не поэт.

И мелкой, мелкой рябью, сеткой моросит занавес.

Осень 1915 — январь 1916

Стихотворения, не вошедшие в сборник «Лошадь как лошадь»

Я минус ты

Этот день жуткой зябью сердит,

Ты одна, далека. Я один совершенно.

Милых глаз двоеточье приди!

И шатается мозг мой блаженный.

Сколько утр в серебре меня

Ты выглядываешь из окна,

Нежна и легка.

За тяжелым паровозом времени

Зелеными вагонами тоска.

И сегодня город в тумане

Без очертаний

(Как горец в шотландском пледе!)

Глядит: падают хлопья субботы;

Срывает ветер с налета

С колоколен тяжелые листья меди!

Ах, а где-то пунктиром фонарика

Намечена Тверская в половодьи молвы,

И легла морщиной Москва-река

На измятый лоб Москвы.

Нет! Закрой эти ночи! Как дует!

Мутный зуд этих буден заныл точно зуб.

Я не помню, как рот твой меня целует,

Но помню широкую Волгу губ.

И только. А утро нарастает мозолью

На стертых пальцах усталых ночей…

О, какой человеческой болью

Задремать на твоем плече.

15 сентября 1916

Принцип перевода

У короля была корона

Единственная в мире. Нет!

Сегодня вечером влюбленный

Ошибся первый раз поэт.

От любви зашумело в его голове.

Дело было здесь в Москве.

У кого-то было ожерелье дорогое.

Да,

Такое,

Каких не бывает, каких не сыскать.

Сколько раз оно было воришками срезано,

Но назад приносили: оно бесполезно,

Оно ведомо всем и куда же такое продать.

На пути из театра его теряли в карете,

Но на самом рассвете,

До публикаций в газете,

Его приносил владельцу нашедший… Тук-тук!

— Это, кажется, ваше, мой друг?!

И вдруг

Пропало. Вот тебе на!

Была осень, а не весна.

Да. Та самая осень, в которой

Август нюхает воздух пропахший, сырой.

Кто же и как же воры?

Чей украдено ловкой рукой?

Они его украли

И сломали.

Разбили. Вынули камни зрачков.

Расплавили души золотую оправу.

Продали по кускам.

По частям,

Много клочков,

Налево и направо.

И только много позже, несколько месяцев спустя,

Когда владелец бегал, плача, как дитя,

Искал, всё еще не теряя веры,

Несколько раз убив себя из револьвера,

Он вдруг нашел, закричал, как безумный в больничных стенах:

— Держите! Вот! Вот она. Ах!

Да, безумец, ты прав! Это облик ее появился,

И улыбкою глаз он обрызгал твое бытие.

Это в строках моих ее профиль склонился,

Этот ритм моих строк — это сердце ее.

Не грусти же, мой жалкий, вдруг нищий, загубленный,

Не носи ты, как траур, длинный мрак вечеров

В глубине своих глаз, муж моей светлой возлюбленной,

Да, я был в этой шайке ловких воров.

И мне твоя понятна боль,

Понятен вопль твой влюбленный.

Здесь, право, не причем король

И не причем его корона.

Всё это клочья старых грез!

Только глаза твои, полные слез,

Над провалами скорби и просини.

Это было в Москве отсыревшею осенью.

Протянулась, как в воздухе на шабаш колдунья,

Рука времени, мохнатая волосьями дней.

Вот уж слева ползет,

И ползет новолунье

Счастливой влюбленности рыжей моей.

3 января 1918

Принцип поэтической логики

Как кнутом укротителя, резкою фразой,

Ты стегнула по сердцу, заламывая бровь.

Кровь

Проступила из сердца, как слезы из глаза,

И если могла бы из глаз проступила бы кровь.

В духоту к тебе руки, и стонами вышел,

Растворившись, как сахар в чаю, в тишине.

Но на крик только писком дразнящимся мыши

Возразили мне.

И измучен обидой, как чесоткой, как зудом,

Я дрожал перед серою истиной глаз.

Ты дразнила меня, как в зверинце верблюда

Осовевшего яростью, дразнят подчас.

Посмотри: уж не я: это в грудь Себастьяна

Будто стрелы вонзаются фразы и боль.

Ты хохочешь и в сердце, как свежую рану,

Щедро сыплешь свой смех остроедкий, как соль.

И когда я прижался, как бегущий в подполье,

И, срываясь в отчаянье, как на лыжах с круч,

К твоим пальцам припал, — ты ответила с болью:

— Любимый! Не мучь!

4 мая 1918

Содержание минус форма («Всё тоже…»)

Всё тоже. Всё тоже: бабье кликушество истин,

Истерика пуль, обручальные кольца веревок вкруг шей.

И призрак свободы всё более стал ненавистен,

Погромыхивая цепями из конуры идей.

Холера и заговор. И зловещие вести.

Профиль анархий чернее угля.

Ныне к лику святых сопричислено двести,

Завтра тысячью тел занозится земля.

А кто-то сердито по полосочку выщипал

Юношескую веру с подбородка России, и рад,

Но как прежде руками ждущего нищего

К Европе протянут наш клянчащий взгляд.

Сквозь шабаш повстанский, между жуткой тоски его,

Когда бьюсь я о полночь, как рыба от лед,

Лишь вашей короткой открыткой из Киева

Взъерошен событий неправедный ход.

И вот,

Забывая об убийствах грустливых,

Сквозь вой оглушительный: — Спасите! Горим! —

Помню: губы твои, словно спелая слива

На солнце, лопались под поцелуем моим.

6 августа 1918

Принцип искренности

Памяти Н.

Словно вялые, тихие рыбы,

Проплывают лучи на коврах,

На стенах…

Вы простили бы, если могли бы,

Но слова запеклись на губах.

Я прошел мимо Вас, и ваш голос не звонок,

Только воск догорел побледневшей руки.

Мой замученный, нежный котенок!

Я не знал, что Вы так хрупки.

Вечера у камина и черные бабочки кокса.

Рой неправильно острых «р».

Разве я виноват, что тогда я увлекся

Вами в веере верных портьер?!

А когда задремали и слезинкой уставшей

Обронили себя на диванный вал,

Я подкрался и в шутку у Вас, у дремавшей,