Стихотворения и поэмы - [39]

Шрифт
Интервал

Поэт

Ну, чего раскорячил руки, как чучело,
Ты, покрывший собою весь мир, словно мох;
Это на тебя ведь вселенная навьючила
Тюк своих вер, мой ленивенький Бог!
И когда я, малая блоха вселенной,
Одна из его поломанных на ухабах столетия спиц,
Заполз посидеть в твой прозор сокровенный,
Приплелся в успение твоих ресниц, —
Ты должен сказать! Ну! Скажи и помилуй!
Тебя ради прошу: глазищами не дави!
Скажи мне, высокий! Скажи, весь милый,
Слово, похожее на шаг последней любви!

Бог опускает руки и потирает их. Открывает, как двери страшного суда, губы, и большая пауза перед первым словом Бога распространяется в воздухе.

Бог

Вы сами поставили меня здесь нелепо,
Так что руки свело и язык мой затек!
Ведь это сиянье подобно крепу,
Который на мой затылок возлег.
Поставили сюда: гляди и стой!
Ходят вблизи и жиреют крики.
Это вы мне сказали: Бог с тобой!
И без нас проживешь как-нибудь, великий.
Выскоблив с мира, как будто ошибку
В единственно правильной четкой строке,
Воткнули одного, ободранной липкой,
И поцелуи, как кляксы, налипли на правой руке.

С тоской улыбается, усмехается. Нервно походит, ходит. Вспоминает детство и родителей, должно быть. Детство, цветы, подвиги и отчизну свою случайную вспоминает. И похаживает нервно.

Бог

Я так постарел, что недаром с жолтым яйцом
Нынче сравнивают меня даже дети.
Я в последний раз говорил с отцом
Уже девятнадцать назад столетий!
Пока зяб я в этой позолоте и просини,
Не слыхав, как падали дни с календаря,
Почти две тысячи раз жолтые слова осени
Зима переводила на белый язык января.
И пока я стоял здесь в хитонной рубашке,
С неизменью улыбки, как седой истукан,
Мне кричали: Проворней, могучий и тяжкий,
Приготовь откровений нам новый капкан!
Я просто-напросто не понимаю
И не знаю,
В сони
Застывший: что на земле теперь?
Я слышу только карк вороний,
Взгромоздившийся чорным на окна и дверь.

Поэт

Всё вокруг — что было вчера и позже.
Всё так же молитва копает небо, как крот.
А когда луна натянет жолтые вожжи,
Людская любовь, как тройка, несет.
Всё так же обтачивается круглый день
Добрыми ангелами в голубой лучезарне;
Только из маленьких ребят-деревень
Выросли города, непослушные парни.
Только к морщинам тобой знаемых рек
Люди прибавили каналов морщины,
Всё так же на двух ногах человек,
Только женщина плачет реже мужчины.
Всё так же шелушится мохрами масс
Земля орущая: зрелищ и хлеба!
Только побольше у вселенских глаз
Синяки испитого неба!

Бог

Замолчи!.. Затихни!.. Жди!..
Сюда бредут
Походкой несмелой;
Такою поступью идут
Дожди
В глухую осень, когда им самим надоело!

Поэт отходит, уходит в темь угла. Как сияние над ним, в угаре свеч и позолоты, поблескивает его выхоленный тщательный пробор и блесткие волосы. Замер одиноко. Выступает отовсюду тишина. Бог быстро принимает обычную позу, поправляет сиянье, обдергивает хитон, с зевотой, зеваючи, руки раскрывает. Входит какая-то старушка в косынке.

Старушка

Три дня занемог! Умрет, должно быть!
А после останется восемь детей!
Пожух и черней,
Как будто копоть.
Пожалей!
Я сама изогнулась, как сгоретая свечка,
Для не меня, для той,
Послушай!
Для той,
Кто носит его колечко,
Спаси моего Ванюшу!
Припадала к карете великого в митре!
Пусть снегом ноги матерей холодны,
Рукавом широким ты слезы вытри
На проплаканных полночью взорах жены!

Семенит к выходу. Высеменилась. Подыбленная тишина расползается в золото и чорное. Бог опять и снова сходится с поэтом посередине. Бог недоуменно как-то разводит руками и жалобливо, безопытно смотрит на поэта.

Бог

Ты слыхал? А я не понял ни слова!
Не знаю, что значит горе жены и невест!
Не успел я жениться, как меня сурово
Вы послали на смерть, как шпиона неба и звезд.
Ну, откуда я знаю ее Ванюшу?
Ну, что я могу?! Посуди ты сам!
Никого не просил. Мне землю и сушу
В дар поднесли. И приходят: Слушай!..
Как от мороза, по моим усам
Забелели саваны самоубийц и венчаний,
И стал я складом счастий и горь,
Дешевой распродажей всех желаний,
Вытверженный миром, как скучная роль!

Поэт

Я знал, что ты, да — и ты, несуразный,
Такой же проклятый, как все и как я.
Словно изболевшийся призрак заразный,
По городу бродит скука моя.
Мне больно!
Но больно!
Невольно
Устали
Мы оба! Твой взгляд как пулей пробитый висок!
Чу! Смотри: красные зайцы прискакали
На поляны моих перетоптанных щек!

Бог

(потягиваясь и мечтательно)

Выпустить отсюда, и шаг мой задвигаю
Утрамбовывать ступней города и нивы,
И, насквозь пропахший славянскою книгою,
Побегу резвиться, как школьник счастливый.
И, уставший слушать «тебе господину»,
Огромный вьюк тепла и мощи,
Что солнце взложило земле на спину,
С восторгом подниму потащить я, тощий!
И всех застрявших в слогах «оттого что»,
И всех заблудившихся в лесах «почему»
Я обрадую, как в глухом захолустье почта,
Потому,
Что всё, как и прежде, пойму.
Я всех научу сквозь замкнутые взоры безвольно
Радоваться солнцу и улыбке детей,
Потому что, ей-Богу, страдать довольно,
Потому что чувствовать не стоит сильней!
И будут
Все и повсюду
Покорно
Работать, любиться и знать, что земля
Только трамплин упругий и черный,
Бросающий душу в иные поля.
Что все здесь пройдет, как проходят минуты,
Что лучший билет
На тот свет —
Изможденная плоть,
Что страдальцев, печалью и мукой раздутых,

Еще от автора Вадим Габриэлевич Шершеневич
Лошадь как лошадь

Шершеневич Вадим Габриэлевич — поэт, переводчик. Поэзия Шершеневича внесла огромный вклад в продвижение новых литературных теорий и идей, формирования Серебряного века отечественной литературы. Вместе с С. Есениным, А. Мариенгофом и Р. Ивневым Шершеневич cформировал в России теорию имажинизма (от французского image – образ).


Имажинисты. Коробейники счастья

Книга включает поэму причащения Кусикова «Коевангелиеран» (Коран плюс Евангелие), пять его стихотворений «Аль-Баррак», «Прийти оттуда И уйти в туда…», «Так ничего не делая, как много делал я…», «Уносился день криком воронья…», «Дырявый шатёр моих дум Штопают спицы луны…», а также авангардно-урбанистическую поэму Шершеневича «Песня песней».Название сборнику дают строки из программного стихотворения одного из основателей имажинизма и главного его теоретика — Вадима Шершеневича.


Поэмы

Творчество В.Г.Шершеневича (1893-1942) представляет собой одну из вершин русской лирики XX века. Он писал стихи, следуя эстетическим принципам самых различных литературных направлений: символизма, эгофутуризма, кубофутуризма, имажинизма.


Чудо в пустыне

Последний из серии одесских футуристических альманахов. «Чудо в пустыне» представляет собой частью второе издание некоторых стихотворений, напечатанных в распроданных книгах («Шелковые фонари», «Серебряные трубы», «Авто в облаках», «Седьмое покрывало»), частью новые произведения В. Маяковского, С. Третьякова и В. Шершеневича.https://ruslit.traumlibrary.net.


Стихи

Вадим Габриэлевич Шершеневич (25 января 1893, Казань — 18 мая 1942, Барнаул) — поэт, переводчик, один из основателей и главных теоретиков имажинизма.


Автомобилья поступь

Вторая книга лирики В. Шершеневича. «В эту книгу включены стихотворения, написанные в период 1912–1914 гг. Многие из этих пьес были уже напечатаны, как в моих предыдущих брошюрах, так и в периодических изданиях. Еще бо́льшее количество пьес, написанных в то же время, мною сюда не включено. Я хотел представить в этой книге весь мой путь за это время, не опуская ни одного отклона. Для каждого устремления я попытался выбрать самое характерное, откинув подходы, пробы и переходы.»https://ruslit.traumlibrary.net.


Рекомендуем почитать
Полное собрание стихотворений

«… Мережковский-поэт неотделим от Мережковского-критика и мыслителя. Его романы, драмы, стихи говорят о том же, о чем его исследования, статьи и фельетоны. „Символы“ развивают мысли „Вечных Спутников“, „Юлиан“ и „Леонардо“ воплощают в образах идеи книги о „Толстом и Достоевском“, „Павел“ и „Александр I и декабристы“ дают предпосылки к тем выводам, которые изложены Мережковским на столбцах „Речи“ и „Русского Слова“. Поэзия Мережковского – не ряд разрозненных стихотворений, подсказанных случайностями жизни, каковы, напр., стихи его сверстника, настоящего, прирожденного поэта, К.


Стихотворения

Поэтическое наследие М. Кузмина (1872–1936) в таком объеме издается впервые. Представлено 11 стихотворных книг и значительное количество стихотворений, не вошедших в авторские сборники. Большая часть текстов сверена с автографами, в примечаниях использованы обширные архивные материалы, в том числе Дневник поэта, а также новейшие труды отечественных и зарубежных исследователей творчества М. Кузмина.http://ruslit.traumlibrary.net.


Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Книга представляет собой самое полное из изданных до сих пор собрание стихотворений поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны. Она содержит произведения более шестидесяти авторов, при этом многие из них прежде никогда не включались в подобные антологии. Антология объединяет поэтов, погибших в первые дни войны и накануне победы, в ленинградской блокаде и во вражеском застенке. Многие из них не были и не собирались становиться профессиональными поэтами, но и их порой неумелые голоса становятся неотъемлемой частью трагического и яркого хора поколения, почти поголовно уничтоженного войной.


Стихотворения и поэмы

Александр Галич — это целая эпоха, короткая и трагическая эпоха прозрения и сопротивления советской интеллигенции 1960—1970-х гг. Разошедшиеся в сотнях тысяч копий магнитофонные записи песен Галича по силе своего воздействия, по своему значению для культурного сознания этих лет, для мучительного «взросления» нескольких поколений и осознания ими современности и истории могут быть сопоставлены с произведениями А. Солженицына, Ю. Трифонова, Н. Мандельштам. Подготовленное другом и соратником поэта практически полное собрание стихотворений Галича позволяет лучше понять то место в истории русской литературы XX века, которое занимает этот необычный поэт, вместе с В.