Стихотворения и поэмы - [47]

Томительному, жалкому такому…

И вдруг — лишь в сказке это описать! —

Прорвал насквозь туманную завесу

Отважный луч, и в небе синева,

Как чистый взгляд, внезапно прояснилась, —

И на горе крутой предстал пред нами

Наш Киев — переливами садов,

Сверкающими главами церквей,

Строеньями в туманной, легкой дымке;

Он вдруг затрепетал, заговорил,

Весь золотой, серебряный, парчовый,

В торжественный одетый багрянец!

О Киев мой! Нет на земле туманов,

Какие б пред тобой не расступились,

Чтоб ты явил на удивленье миру

Свою красу, свой неустанный гений

И жизнь — бессмертную, как наш народ!

23 января 1942 Москва

251. ГОЛОСЕЕВСКИЙ ЛЕС © Перевод М. Зенкевич

Во время героической обороны Киева в 1941 году Голосеевский лес был местом большого сражения.

В короне Киева смарагдом темногранным

Переливался он, и дням благоуханным

В воспоминаниях не отцвести моих.

Бывало, вырвавшись из улиц городских,

Горластее галчат, спешим мы, гимназисты,

Халву с орехами погрызть в тени сквозистой,

А солнце золотит его дубов венцы,

И дразнят свистом нас насмешливо скворцы,

И облака плывут, белея парусами,

И, любопытствуя, склоняются над нами.

И не забуду я ни лодки, ни весла

И ни дороги той, что в гору нас вела

Извилистой рекой от милого трамвая.

Нередко и теперь я нежно вспоминаю

Те дни, когда с женой и другом молодым

(Романтик, он меня не называл «Максим»,

А «кабаллеро» лишь, да иногда «Массимо»)

Прогуливался я под ветвями шальными —

И я с романтиком в эпитете таком

Хотел им подражать, но вовремя потом

Удерживали мы порыв на полдороге:

Ведь взгляд у девушек такой лучисто-строгий,

Что и романтики (они ли не должны?)

Пред ним смиряются, как пред лучом весны

Разгульный снеговей… В игре пятнистой света,

Средь зелени дубов калечили мы Фета

И даже Надсона (мой славный побратим

Считал его тогда учителем своим,

Сам будучи поэт, а больше — композитор).

Как были ветерком горячим кудри взбиты,

Где время лишь поздней добилось, снегом пав,

Осуществления своих предвечных прав,

Посыпав волосы как будто перцем с солью!

Как радовались мы свободе и приволью,

Как по-ребячески катались мы с бугра,

Как сделалась тогда от зелени пестра

Моя в историю попавшая толстовка!

Как зяблик из листвы высовывал головку,

Чтоб посмотреть на нас, и серебристый свист

Вплетался тонкими струна́ми в шумный лист!

Какой был светлый день! И небеса какие!

Как в дымке розовой вдали маячил Киев

Лучистым маревом!

                                      Я в памяти сберег

И день тот солнечный, когда в свой звонкий рог

Трубила по лесам весна свои сигналы

И племя пастухов коров еще не гнало

На талые холмы, где в грязной белизне

По впадинам канав лежал ноздристый снег, —

Но воды пенились, трава рвалась сквозь листья

Вверх, к солнцу, и дрозды звенели голосистей

Среди кустарника. Я и приятель мой.

Охотник и певец (он в школе трудовой

По нотам петь учил хор детский терпеливо,

И полюбился мне за то, что дар счастливый

Имел — поэзию и жизнь соединять),

Мы к выводу пришли, что нужно натаскать

Собак на вальдшнепов, без ружей. Лес открытый

Еще не зеленел. Охотник знаменитый,

Который был судьей на выставках собак, —

Подумайте! — к тому ж по вальдшнепам мастак

И мастер чай варить в лесу из разных зелий,

Вдруг согласился сам (то был конец недели,

А может, выходной) возглавить наш поход.

Пошли мы не спеша, и, выскочив вперед,

В самозабвенье псы бежали перед нами,

Подобно челнокам, ныряя меж кустами,

Вынюхивая след по ржавому листу.

А мы, забыв тревог житейских суету,

Впрямь по-аксаковски гуторили толково

О лете вальдшнепов, когда они, по слову

Судьи собачьего, одним календарем

Руководясь, летят не клином, не углом,

Не стаей, а вразброд, тайком, поодиночке

На клич серебряный весны, и в чаще ночью

Садятся отдохнуть. Пускай еще зима

Сердито сыплет снег, дорога их — пряма,

Когда в календаре день марта двадцать пятый

По стилю старому. Недаром этой датой

Отмечен их пролет, и вальдшнепы верны

Приметам радостным изменчивой весны.

Но вдруг под разговор остановилась Леди,

И Аста нюхает серьезно, без комедий,

И стойку делает, — и вальдшнеп взвился вверх,

Крылом коричневым блеснув, как фейерверк,

И вытянувши нос свой, длинный и красивый…

Ужели кто-нибудь найдется нас счастливей?

Вот в заповедный яр знаток наш наконец

Повел с собой собак, а я и друг-певец

Присели покурить и в юношеском пыле

В соревнование привычное вступили:

Толстого вспоминать — «Казаки», а потом

«Войну и мир»… Хотя и был я знатоком,

Мой друг не отставал… Когда же он «Ругаем»

И «чистым делом марш» блеснул, то уступая

Учителю, его победу я признал

И победителя в уста поцеловал.

Тот поцелуй в лесу под небом беспечальным

Не показался нам тогда сентиментальным.

А сколько было нас, счастливых киевлян,

Что, завершивши свой еженедельный план,

Толпой и парами, веселые как птицы,

В лес Голосеевский спешили, чтоб напиться

Дыханья свежего, душистого вина!

Но вот нагрянула, как в ночь мороз, война,

И полчища врагов нахлынули на Киев…

Лес Голосеевский, и ты встал в дни такие

Как честный, гордый муж — и сам в сраженье пал,

Но злого недруга ты под себя подмял,

И не одно с тобой упало вражье тело.

Ты славно, друг мой, жил и умер в битве смело!

И прогремит в веках твой подвиг боевой!

Когда настанет день, великий день святой,