Стихотворения и поэмы - [42]

первый в мире по доменной части

вроде б кум наш, колдун, чудодей!

Дорогой от макушки до пяток,

самый тот доброхот, в чей доход

двести долларов, как бы в додаток,

каждый день наш Госбанк отдает...

Все он знал, наш наставник бетонный,

что к чему, кто причем, что почем:

— Если сами не справимся с домной,

так наладим валютным ключом...

Словно б кончился он так, как надо,

календарный обратный отсчет.

И написаны над эстакадой

охрой лозунги: «Полный вперед!»

...И за полночь, шибко умаявшись сам,

прораб нам велел разойтись по домам

да глотки просил поберечь до утра

от ветра, воды и махорки,

чтоб завтра исполнить такое «ура»,

чтоб стекла звенели в Нью-Йорке...

Все свершилось. Исполнились сроки.

В тучах — первая ночь октября.

В первый раз нам не светит высокий

луч погасшего календаря.

В глубоком сердечном запале,

не чуя ни рук и ни ног,

под утро мы словно б заспали

торжественный первый гудок.

Позорно проспали под кровом

внезапный небесный аврал,

когда бело-ярым покровом

зазимок всю землю сковал.

Совсем не дождавшись сигнала,

безделье считая за грех,

рабсила сама пошагала

в заветный наш доменный цех.

Без нас тут вся страсть отгорела,

остудное солнце встает.

...Лебедок застывшие стрелы,

конструкций да труб переплет.

И стынет маячною башней,

в броне вороненой до плеч,

готова хоть в бой рукопашный

огнем не крещенная печь.

Дите богатырской породы,

с какой стороны ни гляди,

стотонные трубопроводы

как руки скрестив на груди.

И словно по прихоти вражьей,

штыком осадив нас назад,

стоял перед нею на страже

наш русский курносый солдат.

Стоял с петушиной осанкой,

проходу не дав никому,

как будто перед арестанткой,

доверенной только ему.

— А кто виноват? — мужики говорят.

— Кто главный тут в праве и силе?

— Пошто ни одну из монтажных бригад

на главный свой фронт не пустили?!

Пошто все фронты перекрыты подряд

и наши доходы под снегом горят?!

Нам стужа не студит каленые лбы...

И, чистым снежком приодеты,

сегодня молчат цеховые штабы,

рабочей судьбы комитеты.

Один комитет... Другой комитет...

Куда ни пойдешь, а хозяев там нет.

В то утро без трубного зова,

тревогу душой ощутив,

как будто он мобилизован,

собрался партийный актив.

Сошелся, по-штатски неслышный,

на высший совет фронтовой

под самой просторною крышей,

в шатровый дворец цирковой.

И что там, к добру или худу,

говорено и решено,

того беспартийному люду

пока еще знать не дано.

Словом, вышел для нашего брата

нынче полный, бессрочный простой.

И стоит, словно туча, крылатый,

замороженный наш Домнострой...

Только вдруг у крылечка столовой,

издалече приметный на взгляд,

увидали мы новый, тесовый,

с трехметровым значеньем плакат.

А на нем, как живой, без движенья,

дюжий парень с разинутым ртом

стал навстречу нам ростом саженьим,

будто в лоб мой нацелясь перстом.

Будто требуя спросом законным,

строгой совестью точный ответ:

«Стой, строитель! А техникой домны

ты уже овладел или нет?»

Кто-то вычитал скороговоркой:

дескать, вечером, в шесть в аккурат,

мистер Шпрот, консультант из Нью-Йорка,

для рабочих читает доклад...

День короткий, а времени мало —

надо в баню и надо в кино.

Только сердце всегда уступало,

если домны касалось оно.

В бездорожье, почти что не рада

на ночь глядя терпеть маету,

все же срочно решила бригада

навести на себя красоту.

Отскреблась от бетона и глины,

каждый сам прифрантился, как мог.

Апельсиновый блеск гуталина

не зажег моих драных сапог.

Первой вьюгой бесилась погода,

снежный путь становя на дыбы.

И застряла бригада у входа,

вся, как в мыле, от жаркой ходьбы.

Лучше было сидеть бы нам дома...

Только вижу: по списку, с листа

вызываются члены цехкома,

за столом занимают места.

И шепнул я: «За мною, ребятки!»

Сам пробился. Повел и повел...

Прямо с ходу, по залу, к раздатке,

на свободное место, за стол.

Сел у края, совсем задыхаясь.

Отдышался. Гляжу. А правей —

вся в шелку, проморенном духами,

чистокровная дама червей.

Глаз сиинцовый, а бровь — ровно с нитку,

медным жиром горят волоса,

и лежит на плечах вперекидку,

скаля зубы в лицо мне, лиса.

И сейчас же, как яблочко красный,

услыхал я, как будто в упрек:

— Молодой человек, как ужасно

пахнет ваксой от ваших сапог!..

Но, звеня в колокольчик по чину,

председатель собранья встает

и выводит к трибуне мужчину,

дескать, вот вам и сам мистер Шпрот —

главный спец по литейным заводам,

как спаситель, явившийся к нам,

с русским, самым рабочим народом

хочет сам толковать по душам.

Как ударили все мы в ладоши,

в сотни битых, с мозолями, рук:

ты хоть мистер, но, видно, хороший,

раз ты с нами — так, стало быть, друг.

Как один, поднялись для привета,

оказали великую честь...

На! Учи, помогай нам, советуй!

Разгляди нас, какие мы есть!

Трижды руки сцепив и раскинув,

мистер кланялся, счастлив и рад.

Трижды перстнем звенел по графину

и кричал нам: — Руссия! Ол райт!..

И когда отошло успокоясь,

сердце с сердцем забилося в лад,

глянул мистер в то сердце людское,

руки вскинул и начал доклад.

То — назад, оседая на пятках,

то — на цыпках подавшись вперед,

говорил никому не понятно,

но сильно говорил мистер Шпрот.

Будто вновь со столба по соседству

в ту трубу заработал опять

первый радиоголос из детства:

звук железный, а слов не понять...

Но, поставив последний крючочек

в свой с червонным обрезом блокнот,