Стихотворения и поэмы - [77]

здесь ему хватит лабораторий».

Нехода кричит:

                            «Ничего, будет время —

вернемся мы к миру, опаленные дымом,

и процесс показательный устроим над теми,

над теми, кто изменяет любимым!».

— «Нас полюбят! Мы красивые, Семка! —

говорю я.—

                      Научились мы драться!

Ведь это наша с тобой работенка!..»

Руденко пробует улыбаться.

Солнце оседает за полем,

растягиваются лиловые тени.

Мы «тридцатьчетверку» заправляем газойлем,

потом садимся —

                                    котелки на колени.

Командующий, наблюдая за нами,

очки снимает, чтоб глаза отдохнули.

Усталыми улыбаясь глазами,

выпрямляется на брезентовом стуле.

Когда же

                   запад затушевывается закатом

и восток поворачивается к восходу,

он, смирно став перед аппаратом,

докладывает о сраженье народу.

А мы — по машинам!..

                                       Нам лучшей не надо

команды!

                  Развернулись мы круто.

— «Вперед!» — это лучшая боевая команда

и направление боевого маршрута.

Тетрадь одиннадцатая ДОРОГА

Июль неистовствует на исходе.

Солнце готово вскипятить водоемы.

Воротники расстегивая в походе,

по Украине раскаленной идем мы.

Пшеница кивает нам колосками,

усики по ветру растопырив,

и шепчет:

                                                       «Посмотрите-ка сами,

как я изранена остриями разрывов».

Птицы кричат нам:

                              «Проходите скорее —

видите, некуда нам опуститься».

И мы спешим.

                           Запылились и загорели

наши похудевшие лица.

А ветер, срываясь с прикола,

толкает нас с небывалою силой.

Дом помахивает вывеской:

                                               «Тише. Школа!»

И мы уходим, чтоб тишина наступила.

«Спешите!» — нам кричат перелески.

«К миру!» — зовет нас пожарища запах.

И Лопань в серебряном переплеске

повторяет нам:

                            «На запад, на запад!»

Белгород уже дышит свободно,

но бой к нему еще доносится глухо,

а теперь мы прорываемся с ходу,

сразу — в Золочев и Богодухов.

Выстрел наш поднял по тревоге

фашистов полусонное стадо.

«Тигры», зажженные вдоль дороги

огнем подкалиберного снаряда!

Самолетами перечеркнуто солнце.

В траву бы запрятать обожженные лица,

воды холодной зачерпнуть из колодца —

и вперед,

                       чтобы не дать закрепиться.

Пленные потрескавшимися губами

«капут» выговаривают пугливо.

Но мертвые, распластавшись рядами,

высказываются более красноречиво.

Двадцатого августа

                                    ночью, взрывами взрытой,

немцы в панике бросились,

                                               не предвидя отсрочек,

по единственной дороге,

                                             открытой

из Харькова на Люботин, на Коротич.

Наш танковый взвод,

                                         получив задачу,

мимо Коротича,

                              ночью душной и темной,

к шоссе прорвался и свиданье назначил,

с убегающей немецкой колонной.

Пушки, высунув белые жала,

так грохотали, что машина взлетала,

дорога раскачивалась и визжала

в крошеве раздавленного металла.

Радисты к пулеметам пристыли

и, прицеливаясь в самую гущу,

поворачивая дуло, косили

так, что ноги подкашивались у бегущих.

«Стой!» — крикнул Сема, вырываясь из люка.

Механик затормозил.

                                          Я гляжу удивленно:

у разбитой машины, вздымая дрожащие руки,

четыре немца стояли перед Семеном.

«Возьмем?»

— «Зачем они, направляй их вдоль пашни,

сами дойдут, тоже — важные лица!»

— «Разрешите, я их устрою у башни,

может, в штабе какой-нибудь из них

                                                                пригодится!..»

Мы осторожно продвигаемся снова,

машина гусеницами прощупывает воздух.

Нехода чудовищным чувством слепого

нас приводит до рассвета на отдых.

Утром комбат подошел: «Ну и немцы!

Где вы взяли таких. Не добились ни слова.

В штаб переправили, стоит к ним приглядеться.

Как машина?»

— «Всё в порядке, готова».

— «На, часы вот,

                               нашли после них —

                                                               под скамью затолкали.

На крышке — прочти-ка —„Буланов“».

— «Башнеру отдайте,

наверно, у раненого иль убитого нашего взяли,

                                                                                шакалы».

— «Бери, Руденко, и вспоминай о солдате…»

Истомленные травы,

                                      замирая от света,

встают, выпрямляя онемевшие ножки,

 узнать,

                  как проходим мы средь горячего лета,

и аплодируют в крохотные ладошки…

Вот и сосны закачались от ветра.

В зелени совхозов и парков,

от нас на двенадцатом километре

завиднелся ожидающий Харьков.

Тетрадь двенадцатая ТАМАРА

«Я ничего не подозревала, ни капли.

Потом прибежали подруги.

                                               И тут-то

о войне я узнала. О том, что напали.

Мы все собрались во дворе института.

Потом проводили ребят.

                                             На вокзале

стеснялись других.

                                        Не простились мы толком,

друг другу чего-то недосказали.

Не верили, что расстаемся надолго…»

— «Рассказывайте, Тамара…»

— «А вскоре

на окопы уехали всем факультетом.