Стихотворения и поэмы - [20]

Шрифт
Интервал
                         и ради нас,
чтоб жил я,
                   а не умирал на войне,
вместе с винтовкою
в этот час
мне выдали каску и противогаз.
1939

4. НАБЛЮДАТЕЛЬ

В жизни я наблюдать любил.
Бывало, идешь, глядишь —
Волга вечером,
                          Волга, тишь,
волны выносят ил.
Волны камешками стучат,
баржи идут вдали.
В степь выходил —
                                цветы замечал,
белые ковыли.
В Москве —
любил по Москве ходить,
вдруг, изменяя путь,
девушку пристально оглянуть,
с прохожим заговорить.
Или вдруг, притаясь, как вор,
весь превратившись в слух,
тихий выслушать разговор
самых влюбленных двух.
Так ко мне приходили стихи…
Я, притаясь в снегу,
вижу, как не везет врагу,
дела у врага плохи!
Слышу — ругается белофинн,
язык искажая мой.
Гранатой хочется разрывной,
но — тихо!
                   Лежи.
                              Один.
Так, дыхание затая,
всё вокруг наблюдай!
Не шевелись!
                          Всё передай! —
вот специальность моя.
Я жил у Москвы-реки,
я не думал, страна,
что поэзия и война
так предельно близки.
Я обязательно буду жив,
я по жизни пройду,
не так —
                в рассеянности,
                                             в бреду,
праздно руки сложив.
Я пойду по тебе, земля,
любую открою дверь,
свои заводы,
                       свои поля
ты мне предоставь, поверь.
1940

5. ПО ДОРОГЕ НА ВОЙНУ

Холодно.
Холодно.
Холодно.
По снегу, по лесу
едем мы
до полуночи с полудня
на войну, как к полюсу.
А когда мы остановились,
стало томительно с непривычки.
Нас стали разводить по домам.
Мы обшарили стены, обчиркали спички,
покамест дверь не открылась сама.
Мы вошли, от тепла онемев,
и холод пролез за нами.
Сняли заиндевелые каски.
                                              Они, загремев,
устроились рядом с домашними чугунами.
Нас за стол посадила хозяйка.
                                                     А мы
ложки отыскали за голенищами.
Слушали говор карелов,
                                             услышали: ищет
нас за темными окнами
                                             непогода зимы.
А когда отошли, оттаяли, отогрелись,
прочли на стеклах:
                               мороз до пятидесяти!
Разговорились:
«И как это терпят в Карелии!
Не война бы — так нам
                                          ни за что и не вынести!..»
— «Что, морозно?»
— «Да так, ничего», — отвечаем.
Появился старик
(он спал в другой комнате)
и сказал,
               что морозец к утру покрепчает.
«Переночуете, может?
Куда вы!
Замерзнете!»
А пока мы молчали обиженно
и в тишине вьюга стала заметней,
карел хвалился широкими лыжами
давности тридцатилетней.
А потом рассказал о таком холоде,
который, пожалуй, больше не повторится.
«Было это
                   назад за тридцать,
в лесу и сейчас
                            есть сосны расколотые.
Много было всяких морозов потом,
но не было более сильного.
Тогда,
                 в такую же полночь,
                                                        в наш дом
привели русского ссыльного.
Мороз ему щеки дорогой выжег,
выбелил голые пальцы,
он все-таки вынес,
                                 выжил,
                                               не сдался.
Вот это —
                  его лыжи.
А ведь не на войну шел!
                                              И не такое на нем…»
Но мы уже каски отыскивали,
а за окнами, между машинами рыская,
уже помахивали фонарем.
Мы прощались.
«Прощайте,
                        прямого пути!
Я пожелаю вам лучшего самого:
после войны
                          вам к ссыльному моему подойти», —
и показал на сосновую стенку глазами.
Мы застыли у порога,
                                       удивлены
глазами в очках, знакомыми,
                                                  и бородкою клином.
Смотрел на нас
Михаил Иваныч Калинин.
Мы подумали:
«Что ж
              это было в начале
                                                 нашей войны!»
1940

6. ФРОНТОВЫЕ СТИХИ

Если б книгу я выдумал,
                                       где описал бы подробно:
крови цвет на траве,
                                     цвет ее на земле,
                                                                    на снегу,
вид убитого парня
                                на черном снегу
                                                              у разбитого дома;
описал бы подробно,
                                      как смерть
                                                           помогает врагу,—
если б книгу такую
                                      я назвал
                                                     «Фронтовыми стихами»
и она превратилась бы
                                              в тонну угластых томов,
то она пригодилась бы фронту:
глухими ночами
ею печь в блиндаже
                                       разжигал бы
                                                                   сержант Иванов.
Вот он печь растопил, мой сержант Иванов,
                                                                                и не спится,
руки греет над ней,
                                       удивляется, —
                                                                      ночи глухи!
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)