Стихотворения и поэмы - [126]

Но сосен шум твой тонкий слух

привлек -

Рубцовский стих угрюмо шевельнулся,

Но звук угас, как золотой намек...

И Передреев горько усмехнулся.

Начиная с книги «Отпущу свою душу на волю» (81 г.) поэзия Юрия Кузнецова обрела новое качество. В ней воедино соединились и проблемы современности, и древняя история России, и языческие мотивы, и вся сила любовного поединка.

Любовная лирика Кузнецова своеобразна, но в ней отчетливо видны традиции русской классической поэзии:

Я в поколенье друга не нашел,

И годы не восполнили утраты.

Забытое письмо вчера прочел

Без адреса, без подписи и даты.

Поклонная и мягкая строка

Далекое сиянье излучала.

Его писала женская рука –

Кому, кому она принадлежала?

Она просила участи моей -

Порыв последний зрелости бездомной.

А я не знаю, чем ответил ей,

Я все забыл, я ничего не помню.

Немало было юных и пустых,

И светлых, что любви моей искали.

Я вспомнил современников своих –

Их спутниц... нет, они так не писали.

Такой души на свете больше нет.

Забытую за поколеньем новым,

Никто не вырвал имени на свет

Ни верностью, ни мужеством, ни словом.

Это стихотворение было написано еще в 1971 году, но его «мягкий» элегизм не стал характерной чертой кузнецовских стихотворений о любви. Любовная лирика поэта вошла в единый, цельный ряд его трагической по сути поэзии. Ведь борьба между «свободной волей человека  и первородно-личною виной» происходит и в любви.  В качестве доказательства поэт приводит строки Ф.И. Тютчева:

Любовь, любовь - гласит преданье –

Союз души с душой родной –

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И поединок роковой...

В страстной, глубоко интимной лирике Ю. Кузнецова виден, прежде всего, роковой во времени поединок. Эту боль лирического героя и посчитали «неоправданно жестокой» (клише сработало и здесь!) критики поэта. И. Федоров, например, возмущенно цитировал:

Я пришел - и моими глазами

Ты на землю посмотришь теперь

И заплачешь моими слезами,

И пощады не будет тебе.

Но, во-первых, критик опустил первую строфу этого небольшого стихотворения, а оно начинается так: «Ты чужие слова повторяла...» (73 г.) ; во-вторых, он не понял его смысла: лирический герой не ждет пощады от жизни ни для любимой, ни для себя; со-единение душ, общая их судьба - таково содержание этой миниатюры.

Не жестокость, а сострадание и милосердие по отношению к леди Макбет (в одноименном стихотворении 1971 года) стала предметом новых обвинений поэта уже в «безнравственности». Да, леди Макбет - убийца, и Кузнецов знает, что ей «гореть в огне На том и этом свете...», но скажите, кто и когда запретил оплакивать погибшую душу?..

-Я плачу и молю любви –

Над этими руками.

«Не знаю в поэзии моего поколения, - сказала Лариса Васильева, - стихов о любви более полнокровных, более дерзких и точных по чувству, чем кузнецовские... Кузнецов говорит с женщиной на равных...».

IO. Кузнецов, действительно, относится к «слабому полу», как к равному и равноправному, но этот справедливый подход почему-то воспринимается как оскорбление, когда речь идет о женских способностях... «Женский талант, - заявил поэт, - наиболее полно выразился в пении, хореографии и лицедействе... В остальных искусствах их талант невелик. Они исполнители, а не творцы. Женщины не создали ни одного великого произведения». Ю. Кузнецов смотрит «правде в глаза», а правда не оскорбляет:

«К сожалению или к счастью, но это так и дано изначально, и что бы мы ни говорили о прекрасном поле, в поэзии для него существует только три пути: рукоделие (путь Ахматовой), истерия (тип Цветаевой) и подражание (общий безликий тип). Кто думает иначе, тот не понимает природы творчества».

Еще раз послушаем Ларису Васильеву: «Не могу на это обижаться: он по-своему прав, расставил нас довольно точно - он ведь тоже хороший рукодельник».

Вообще Кузнецов смело, хотя и рискованно отзывается о любых поэтических авторитетах, и критики неистовствуют: «Когда я усмотрел в моем любимом Блоке провалы духа, условный декор и духовную инородность и отметил это в поэме «Золотая гора», то вызвал волну лицемерного возмущения: как-де посмел! И стали открывать такое: я не согласен с Пушкиным! Я жесток к женщине! У меня не коллективный разум!! И вообще мои стихи вызывают недоумение! Первое, относительно Пушкина, чересчур, но лестно; второе и третье я отвергаю как недомыслие, а насчет недоумения могу только сожалеть...».

Что касается Пушкина, то Кузнецову припомнили в свое время и строчки из поэмы «Золотая гора», на которой «Пушкин отхлебнул глоток, Но больше расплескал.» («То есть одарил»,- парировал Г. Муриков), и статью «О воле к Пушкину». С некоторыми оценками пушкинского творчества в ней, действительно, нельзя согласиться. Однако основной пафос статьи (и этого критики не заметили напрочь) направлен не против великого поэта, а против замшелости, против стереотипов в восприятии гениальной поэзии, крепко в нас засевших и мешающих проявить свою «волю к Пушкину». Юрий Кузнецов ругает не Пушкина, а ту часть русской лирики после Пушкина, которая однобоко восприняла и исказила его некоторые традиции. Так что идеалы Кузнецов никак не «задевает», а просто «смотрит на них глубже, чем принято смотреть.». Между прочим, в кузнецовском стихотворении «Голос» слышна перекличка со знаменитым «Пророком»: тот же «Божий глас», то же проникновенное восприятие Воли как светлой Истины: «Светло в моем сердце...», только Кузнецов более категоричен, когда говорит о Божьей Воле как первоисточнике творческого духа: