Стихотворения и поэмы - [16]
Валерий Лебедев[40].
«Его смерть — такая трагическая, ужасно нелепая. Она ему очень не подходила. Я спрашивал: у тамошних людей нет никаких сомнений, что эта смерть не подстроенная»
Владимир Войнович[41].
«Я был в Мюнхене, когда пришла страшная новость из Парижа. Схватил несколько пленок с песнями Галича и побежал в студию. Что я говорил в микрофон о Галиче — не помню, но в какой-то момент стали душить слезы… В эмиграции он написал песню "Когда я вернусь". Мог бы, мог бы вернуться — он ведь ровесник Солженицына. Нелепый случай оборвал такую жизнь!
В советской печати промелькнули тогда темные намеки, будто Галича кто-то убил — то ли из-за его связи с женой одного неприятного типа, то ли еще почему. В эмиграции боялись, что это было делом рук КГБ. И то, и другое неправда. Есть заключение прокурора Франции на основании тщательного расследования: случайная смерть»
Сева Новгородцев[42].
22 декабря 1977 года в парижском Соборе Александра Невского состоялось отпевание Галича. На церемонии присутствовала вся редакция и многие авторы «Континента», редакция «Русской мысли», «Вестника РСХД», журналов «Грани»[43] и «Посев», русские писатели-эмигранты, художники, друзья. Многие приехали из Германии, Англии, Швейцарии. Из Норвегии прилетел Виктор Спарре. Пришли в «Континент» телеграммы из СССР — от академика А. Д. Сахарова, от А. Марченко и Л. Богораз из ссылки.
В Москве на следующий день после смерти поэта в двух театрах — на Таганке и в «Современнике» — в антрактах, без разрешения властей, были устроены короткие митинги памяти Галича.
А в Театре сатиры — 16 декабря после спектакля состоялся поминальный вечер. Стихи Галича читал Александр Ширвиндт.
Похоронили Галича на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, дальнем пригороде Парижа. Здесь похоронены Иван Бунин, Алексей Ремизов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Константин Коровин, Сергей Лифарь, Виктор Некрасов, Рудольф Нуриев, Андрей Тарковский, Владимир Максимов…
Через десять лет там же похоронили и Ангелину Николаевну. 30 октября 1986 года она заснула в постели с горящей сигаретой в руке. Возник пожар, она задохнулась во сне. Вместе с ней погибла и ее собачка.
К 70-летию поэта был снят документальный фильм о нем — «Александр Галич. Изгнание». В Москве на доме 4 по улице Черняховского была открыта памятная доска с бронзовым барельефом (скульптор Александр Чичкин). Галич изображен в профиль, на доске написано: «В этом доме с 1956 года жил до своего изгнания в 1974 году русский поэт и драматург Александр Галич». Внизу — слова из Евангелия: «Блажени изгнаные правды ради» (повторение текста, высеченного на могиле в Сен-Женевьев).
В заключение приведу ряд устных и письменных высказываний о Галиче нескольких его современников: поскольку поэзия Галича — это многоголосый хор, то пусть и разговор о ней станет подобием такого хора.
Д. С. ЛИХАЧЕВ:
Я слушал его, это было грандиозно — это пенье под гитару. Пел он не очень громко, было видно, что ему больно, что ему тяжело это петь. Он не злой был совершенно, Галич был страдающим человеком, он пел тогда «Гуляет охота», потом «Про товарища Парамонову», но это не производило впечатление издевки над Парамоновой, это была боль за существование таких явлений[44].
А.Д. САХАРОВ:
В декабре 1971 года был исключен из Союза писателей Александр Галич. И вскоре мы с Люсей пришли к нему домой; для меня это было началом большой и глубокой дружбы, а для Люси — восстановлением старой, ведь она знала его еще во время участия Севы Багрицкого в работе над пьесой «Город на заре»; правда, Саша был тогда сильно «старшим». В домашней обстановке в Галиче открывались какие-то «дополнительные», скрытые от постороннего взгляда черты его личности, — он становился гораздо мягче, проще, в какие-то моменты казался даже растерянным, несчастным. Но все время его не покидала свойственная ему благородная элегантности[45].
Лев КОПЕЛЕВ:
Давние знакомые и приятели, слушая песни, поражались: откуда у этого потомственного интеллигента, прослывшего эстетом и снобом, этот язык, все это новое мироощущение? В каких университетах изучал он диалекты и жаргоны улиц, задворок, шалманов, забегаловок, говоры канцелярий, лагерных пересылок, столичных и периферийных дешевых рестораций?
Но и самые взыскательные мастера литературы говорили, что этот язык Галича — шершавая поросль, вызревающая чаще на асфальте, чем на земле, — в песнях обретает живую силу поэзии. Корней Иванович Чуковский целый вечер слушал его, просил еще и еще, вопреки правилам строгого трезвенника сам поднес певцу коньяку, а в заключение подарил свою книгу, надписав: «Ты, Моцарт, — Бог, и сам того не знаешь!»[46]
Владимир ВОЛИН:
Галич был безмерно талантлив во всем, за что бы ни брался: актер, певец, поэт, прозаик, драматург, киносценарист… Аккомпанировал он себе на семиструнной — так называемой русской, или цыганской гитаре. У меня же была шестиструнная — «латиноамериканская». Различный строй, другие приемы, иная постановка пальцев. Однажды он попросил показать ему аккорды шестиструнки. Я продемонстрировал пять-шесть основных аккордов <…> Короче, весь малый джентльменский набор гитариста-любителя. И что же? Галич схватил всю эту премудрость с первого раза, взял инструмент, на котором сроду не играл, и тут же стал себе подыгрывать, словно всю жизнь держал в руках шестиструн-ку. Я не поверил глазам и ушам: мне для этого понадобился чуть ли не месяц!
