Стихотворения и поэмы - [67]

Шрифт
Интервал

Форелей, борющихся с водопадом,
Пастушью песню на родных лугах».
Но русло песни жизни не вмещает,
В веках грядущих вижу я твой след.
А песня взор на землю обращает,
Не говорит: «Всё суета сует…»
Не скажешь ты: «О мир, несущий беды!» —
Хоть истомил тебя скитаний зной…
Встань! Воротись! Гнездо свое проведай!
В источнике бессмертья нас омой!
1944–1945

185. Ганджинский дневник

Главки «Первое послание любимой» и «На ложе твоем» переведены Е. Евтушенко. Перевод всех других главок поэмы принадлежит Д. Виноградову.

Предисловье
Я посетил в Гандже убогий твой приют,
Как будто прочитал незримые страницы:
Отсюда ты ушел, но здесь стихи живут —
Я с ними до утра не мог наговориться.
Мне голосом твоим поведали они
О горестной судьбе, о муках и печали,
Как в скорби и тоске твои сгорали дни,
Как юные мечты ночами умирали.
Услышанное здесь я точно записал,
За строки от себя суди не слишком строго;
Всю ночь в моей груди твой колокол звучал,
К рассветной синеве вела твоя дорога.
Оседлан конь и ждет, и помыслы чисты,
Родной земли простор зовет и вдохновляет.
Пусть сердцу моему достанет доброты,
Пусть гордый конь в пути усталости не знает.
Песнь сожаления
Не тревожь, Катина,
Ночь глуха и черна,
Не подвязывай гриву Мерани!
…Сон растаял, и сказка уже не слышна
Из далекой предутренней рани.
Чист, как мрамора срез,
Звук возник и исчез,
Но оттаяла памяти мука,
Народилась звезда, воссияла с небес
Продолженьем пропавшего звука.
Ты сказала: «Прощай,
Не кляня, вспоминай,
Утешайся, чинару лаская,
Не забудешь меня,
Не разлюбишь меня,
Не притронется к сердцу другая…»
В непроглядной ночи
Хоть молись, хоть кричи —
О, монашества злое заклятье!
Чаша горя полна,
Расплескай, Катина,
Легким сном пролети над кроватью!
В храме — пыльная мгла,
Запустенье, зола,
Запах ладана мертвенно-сладок,
Пусть свеча догорит,
Пусть надежда молчит,
Пусть царит в небесах беспорядок!
Здесь рассвет и закат
Друг за другом спешат —
Однолики, как волны прибоя…
Сердце рвется туда, где кладбищенский сад
Засыпает могилы листвою.
Шепчут листья: «Приди,
На колени пади —
Там, над кладбищем, звезды родные!»
Мне бы спрятать одну, как птенца, на груди —
Я забыл бы невзгоды земные.
Злобный дух, не гнети!
Сердце, мир обрети,
Будьте вечными, отчие стены!
Мчит Мерани меня,
Я по воле коня
Отдаляюсь и нощно и денно.
Я в иные миры
Мчусь быстрее Куры,
Звон Сиони меня провожает,
Купол неба влечет
В одинокий полет,
Ветер свечи мои задувает.
Из Картли гонимый…
Из Картли гонимый жестокой судьбою,
С израненным сердцем я прибыл в Ганджу.
Здесь спит Низами под могильной плитою…
Быть может, скитаньям конец положу?
Я верил в прекрасный цветок Цинандали —
Он сорван, я руки чужие кляну!
Есть роза в Ширазе, но только едва ли
К ее лепесткам я губами прильну.
Теперь я чиновник… Заботы, заботы…
Мне строить поручено башню и мост.
Усталой душе не осилить полета —
С ганджинских болот до сияющих звезд…
Тружусь, хоть и каркает ворон треклятый,
Что юность увянет в пустой беготне…
Мой дом обнищавший, пожаром объятый
Встает предо мной еженощно во сне.
Но дело меня увлекло понемногу,
Я стал понимать незнакомый язык,
Нашел я в Гандже и коня и дорогу,
Вот только к верблюдам пока не привык.
Я в бедном ганджинце увидел собрата —
И тоже пришелся ему по душе…
Здесь жил Низами. Здесь он умер когда-то.
Я, странник, приютом обязан Гандже.
Узник Ганджи
Я узник Ганджи, не правитель,
Мне власть тяжелее оков,
Я — бедный, печальный хранитель
Не читанных миром стихов.
Мне, грешному, даже не снится
Покоя святая вода,
А юность — лучиной дымится,
Погаснет вот-вот навсегда.
О, вера! О Нина святая,
На крест уронившая прядь!
Всё чаще Коран я читаю —
Здесь нечего больше читать.
Ко мне лихорадка пристала,
Заели работа и зной,
Как мошки над дубом усталым,
Несчастья кружат надо мной.
О Картли всё время тоскую.
Мне снилось: упал я с коня
И в жесткую землю чужую
Чужие зарыли меня…
Я вынес бы долю Фархада,
Я выгрыз бы сердце горы
За взгляд мимолетный в награду,
За рокот бессонной Куры,
Но помню недобрые взоры,
Насмешки в сердечном кругу…
Простите, картлийские горы,
Вернуться я к вам не смогу.
Вновь сожаление
Где горный мой родник? Я больше не могу!
Рассыпались мечты, вокруг тоска — стеной.
В рокочущей ночи на мткварском берегу
Чинарой быть бы мне, склоняться над волной…
Я вышел в долгий путь, когда миндаль зацвел,
Бессонный пономарь, в какую даль бреду?
В Тбилиси мне никто на помощь не пришел,
А здесь Нахичевань — и вовсе пропаду!
Неможется с утра — но я же не старик!
Со мною Лурджа мой, готовый поскакать
Хоть в горы Шамиля — как ветер, напрямик.
Низина мне вредна, как трудно здесь дышать!
Смогу ли одолеть к вершинам Картли путь?
На шее, как ярмо, род обнищавший мой…
До Анчисхати я дойду ль когда-нибудь?
Увижу ли туман Табори голубой?
Траву глухой тоски слезами орошу —
Под лезвием мечты пусть падает к ногам…
Со мной мои стихи, лишь ими я дышу,
Они — моя стезя, мой воздух, мой бальзам.
Амкари и джами в предание ушли —
На мткварских берегах не сыщешь больше их…
Как тает снег весной — ушел бы я с земли,
Когда б тбилисский гул в душе моей затих.
Ты помнишь ли меня, Священная гора,
Властительница дум, алтарь моих страстей?
Здесь сердце сожжено, растаял дым костра,
Отплакали ветра над юностью моей…
Тбилиси, ты в груди. Тоски не превозмочь,

Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)