Стихотворения и поэмы - [102]

Перрон провожает нестройной толпой,

желая удачи в дороге большой —

пускай поглядят на далекие земли

и благополучно вернутся домой!

Мы едем! Свисти, паровозик, гуди!

Мои размышленья бегут впереди.

Я вовсе не мальчик, — скажи, отчего же

волнением стиснуто сердце в груди?

Ведь я в путешествиях трудных бывал,

не раз в самолетах высоких летал

и слышал походные марши оркестров,

когда еще в тесных пеленках лежал.

Я землю не только видал из окна —

тебя я изъездил, большая страна.

Мальчишкой скакал я, как всадник, на палке,

а в юности смело седлал скакуна.

Я все свои годы в движении был:

ходил на охоту, в походы ходил,

по заводям тихим и вертким стремнинам,

средь гребней кипящих размашисто плыл.

На Яике бурном, отсюда вдали,

в садах мои юные годы прошли.

Я слышал, как трактор советский заставил

забиться уснувшее сердце земли.

В далеких пределах я с армией был,

на жестких подошвах мозоли набил.

Дорожные камни, отроги Европы,

я вас и до нынешних дней не забыл…

Нельзя было нам от других отставать,

пришлось широко нам по жизни шагать.

Когда замерзали мы в зимних метелях,

к груди прижимала нас Родина-мать.

Весеннее время и грозный мороз

я вместе с народом своим перенес,

и этот пример завещаю сынишке:

хочу, чтобы он по-отцовскому рос.

…Заливисто наш паровозик свистит,

за окнами зелень неспешно бежит.

Со мною в вагоне, немного поодаль,

тот самый старик со старухой сидит.

Гляжу я любовно на старцев седых —

они молодеют среди молодых,

и меньше, мне кажется, стало морщинок

на лицах смущенно-торжественных их.

Старик-горожанин, а может, степняк,

не может насытиться счастьем никак

и часто к своим обращается внукам

с одним неизменным вопросом: «Ну, как?»

Как будто он, радуясь сердцем простым

тому, что мы лихо по рельсам бежим,

боится, что это свистящее чудо

не так, как хотелось бы, нравится им,

А возле окна черноокий джигит

с красавицей златоволосой стоит,

и что-то ей на ухо шепчет неслышно,

и только в лицо ее нежно глядит.

О чем он красавице может шептать?

Откуда об этом могу я узнать?

И кто же осмелится встать меж влюбленных,

рискуя огонь их сердец испытать?

А шумные стайки довольных детей

живут, как положено, жизнью своей:

у окон открытых нестройно теснятся

и спорят — всё громче и всё веселей.

Сквозь гул, монотонный и слитный сперва,

отдельные я различаю слова:

«Ребята! Кто эту дорогу построил?»

— «Москва!»

— «Вот придумал!»

«Конечно, Москва!»

А вдоль полотна, ожидая с утра,

стоят пешеходы, снует детвора,

и все нам приветственно машут руками,

кидают цветы, восклицают «ура»!

3

Опять со стараньем гудит паровоз,

мелькает листва тополей и берез.

«Ребята! Кто эту дорогу построил?»

Хочу я парнишке ответить всерьез.

Совсем не намерен рубить я сплеча.

Что толку — ответить ему сгоряча.

И вот предо мною уже возникает

живое, большое лицо Ильича.

Он вместе со мною всю жизнь мою был —

всегда в своем сердце его я хранил.

Истории занавес медленно взвился —

и прошлое родины тихо открыл:

шакалами царскими Саша убит,

повешен и в землю глухую зарыт.

«К победе пойдем мы другою дорогой», —

вчерашний курчавый малыш говорит.

Ему зачинателем быть суждено.

Пускай над Россиею небо темно —

из искры одной возгорается пламя,

и вот уже землю объяло оно!

Ильич нашу партию в битвы ведет.

Он всех вдохновляет и всё создает.

О ты, Революция пятого года!

Великий Октябрь и великий народ!

Он сам, хоть опавшие щеки бледны,

стоит у кормила гражданской войны

и сам подымает тяжелые бревна

на первом субботнике нищей страны.

Я вижу, хоть времени много прошло,

как он, излучая глазами тепло,

засунув подвижные руки в карманы,

склонился над картой большой ГОЭЛРО.

А память всё дальше и дальше ведет.

Иная картина пред нами встает:

украшена скромно зеленая елка,

Ильич вместе с Крупской в гостях у сирот.

В тот вечер — хоть этого я не слыхал —

он с шумным азартом детей развлекал,

и, сидя меж ними, об этой дороге,

конечно же, он ребятне рассказал.

Тюрьма и подполье. Семнадцатый год.

Развернутый фронт всенародных работ.

От ленинской жизни, от слов Ильичевых

и эта дорога начало берет!

<1958>

С ГРУЗИНСКОГО

Николоз Бараташвили

359. МЕРАНИ

По незримой дороге летит легконогий Мерани.

Черный ворон пророчит мне раннюю гибель заране.

Мчись, Мерани, вперед, не пугаясь безмолвья и шума,

вихрю скачки сродни вихретворного всадника думы.

Разорви этот воздух, разбей эту воду, развей эти горные кручи.

Жизнь мою ускоряй до предельной последней черты.

Не пытайся укрыться от знойного солнца и плещущей тучи

и меня не щади — я вынослив не меньше, чем ты.

Я покинул родных, и собратьев, и землю родную.

Этих лиц, этих гор никогда не увижу нигде.

На привале ночном, по родимому крову тоскуя,

я отдам свою тайну кочующей дальней звезде.

Весь остаток любви, всё последнее счастье и горе

я отдам на скаку возмущенно ревущему морю.

Мчи, Мерани, меня, не шарахаясь дикого шума,

вихрю моря сродни вихретворного всадника думы.

Прах мой нищий не будет схоронен на родине милой,

и его не омоет невеста прощальной слезой.

Черный ворон мне выроет где-нибудь в поле могилу,

и ее занесет бесприютной могильной землей.

Кости странника дождь, равнодушно стекая, омоет,

причитать надо мною слетится одно коршунье.

Попирая судьбу, на земле не нашел ничего я —

лишь презренье одно к начертаньям пошлейшим ее.