Стихотворения и поэмы - [58]

Шрифт
Интервал

           Одна гримаса отвращенья.
Антитеза
А ты, моя любовь, мой давний друг,
           Ты, Муза, смолоду седая,
Следишь, как жизнь меняется вокруг,
           Землею в землю оседая.
Запишешь ли в графе за упокой
           Стволов поваленных колонны?
Осудишь ли? Забудешь ли, какой
           Валил их вихорь раскаленный?
История! Ты всё забудешь… Ты
           Стоишь с лицом серее пепла
И собственной стыдишься слепоты.
           Как! Ты стыдишься? Ты ослепла?
«Неправда! — отвечает мне она,
           Полна презренья и восторга.—
Мне дальняя дорога суждена,
           Я не слепа, а дальнозорка.
Железный век зенита не достиг.
           Бушуют волны революций.
Твоя тревога, и любовь, и стих
           С их грозным праздником сольются.
И может быть, бесследно пропадут,
           Вниманья моего не тронув.
Еще не взят решающий редут
           Отрядом сильных циклотронов.
Не кончен день опасного труда!
           В цепях созвездий, в арках радуг
Вселенная, как редкая руда,
           Таится глубже всех отгадок.
Она свое инкогнито впряжет
           В двояковогнутую линзу,
И даст оркестр, и факелы зажжет,
           Чтоб справить свадьбу или тризну.
И, звездную материю кроя,
           Не пожалеет матерьяла,
И всё распорет заново… А я —
           Я головы не потеряла.
Я остаюсь на боевом посту,
           Полна восторга иль презренья.
Слепа иль дальнозорка — я расту.
           Но не меняю, точки зренья».
<1961>

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Напиши о свойствах времени отдельно от геометрии.

Леонардо да Винчи

151. НАДПИСЬ НА КНИГЕ

С тобою, время неистовое,
Я жизнь мою перелистываю:
Как ты меня озадачивало,
Иной раз и наудачу вело,
Иной раз и переучивало,
Спиральный подъем раскручивало,
Познание раздвигая мое,
Осталось непостигаемое,
Немереное, несчитанное,
Оружием и защитой моей!
Останься и впредь, неведомое,
Свободою и победой моей!
Хоть оба с тобой немолоды мы,
Сердца наши бьют как молотами,
На крайнем своем пределе вися,
Не спи, торопись, пошевеливайся!
Не дай захиреть, взрывай мой стих
До полной неузнаваемости!
А сверхзвуковую скорость твою
По мере сил я наверстываю.
<1963>

Болгарская рапсодия

…От град на град,
От бряг на бряг…
Лиляна Стефанова

152. ВСТУПЛЕНИЕ

Что́ дружба!
Тост заздравный, что ли?
Похмелья гаснущего гарь?
Нет, в нашей воле,
В нашей школе
У дружбы есть иной словарь.
Иной словарь, иная слава,
Подземный гул иных корней.
И шапка Шипки двоеглава,
И вся поэзия над ней.
А если вдуматься нам глубже,
Закон поэзии таков,
Что для поэта дружба — служба
В погранохране языков.
Я с меньшим не хочу мириться,
Да будет речь моя тверда!
В моей крови шуми, Марица,
Окровавле́нна, как тогда.
В моей душе плаче вдовица,
Люто ране́нна и горда.
Есть час истории, в котором
Всей грудью дышит человек
И ясно видит над простором
Границы перевальных вех:
Огни биваков, звезды ночи,
Костры родопских партизан…
Из дальней дали чьи-то очи
К его приблизились глазам.
И в млечном утреннем тумане,
Сквозь рассветающую тьму,
Вся — дружелюбное вниманье,
Близка Болгария ему.
И мы друг друга в песне кличем.
И, расстояньям вопреки,
Есть — я люблю И аз обичам[64]
Два берега одной реки.
1961

153. ОРФЕЙ ФРАКИЙСКИЙ

На пустой просцениум он вышел,
Взял кифару — и народ услышал
Безутешный стон Орфея-старца,
Что в родимой Фракии скитался
И в тысячелетьях звал всё ту же
Эвридику из посмертной стужи:
«По всему гулял я миру,
Плыл как дым, никем не зрим,
Помню в пламени Пальмиру,
Взятый варварами Рим.
На границе вечной ночи,
У Геракловых столбов,
Океан слепил мне очи,
Исцеляла их любовь.
Скрипки кавалера Глюка
Пронесли меня сквозь ад.
Возникала тень из люка
И звала меня назад.
И царицей мне казалась,
Шелком мертвенным шурша,
И руками звезд касалась
Эта лживая душа.
Там, у шатких скал картонных,
Среди пляшущих блудниц,
В злых корчмах, в ночных притонах
Перед ней я падал ниц.
Полон гибельной отвагой,
Позабыл ее легко,
Разрывал могилу шпагой,
Хоронил Манон Леско.
Так повсюду, где бы ни был,
Я в самом себе носил
Гибель, гибель, только гибель
Да избыток тщетных сил.
Паруса мои вздувались,
Помогал Зевес-Перун,
Злые молнии сдавались,
Лишь бы я коснулся струн.
Облака, деревья, камни
Кланялись мне по пути.
Ноша тяжкая легка мне,—
Но зачем ее нести?»
Милая! Зачем же в мирозданье
Нам одним нет места для свиданья,
Нет костра, нет очага, нет крова?
Вся земля освещена багрово.
Вся жилая часть вселенной в дыме.
Стали мои сверстники седыми,
Разбрелись по кабакам и цедят
Мутный яд, о молодости бредят.
Все младенцы зябнут в колыбели.
Все отцы от горя огрубели.
Корабли недвижно спят на верфи.
В тысячах могил роятся черви.
Только мы с тобой несемся в тучах —
Две звезды бездомных, две падучих,
Два разряда молнии ветвистой, —
Мы несем любовь, а не убийство.
Но опять с тобой мы разминулись
В сутолоке узких этих улиц.
Я искал тебя, а нахожу я
Не тебя, а Собственность Чужую.
И кричу тебе я глоткой хриплой
И ответа жду от немоты:
— Милая! Еще не всё погибло.
Дай мне знак. Откликнись. Где же ты?
1961

По дорогам Югославии

Пройдут мимо красны девки,
Так сплетут себе веночки.
Пройдут мимо стары люди,
Так воды себе зачерпнут.
Пушкин — Караджич

154. АДРИАТИКА ВПЕРВЫЕ

Адриатика — Ядран —
Блещет зноем, пляшет дико.
Жар Ярила, цвет индиго,
Южный брег славянских стран.
С маху время расколов,

Еще от автора Шарль Бодлер
Цветы зла

Сборник стихотворений классика французской литературы Шарля Бодлера, яркого представителя Франции 20—70-х годов XIX века. Бодлером и сейчас одни будут увлечены, другие возмущены. Это значит, что его произведения до сих пор актуальны.


Коммунисты

Роман Луи Арагона «Коммунисты» завершает авторский цикл «Реальный мир». Мы встречаем в «Коммунистах» уже знакомых нам героев Арагона: банкир Виснер из «Базельских колоколов», Арман Барбентан из «Богатых кварталов», Жан-Блез Маркадье из «Пассажиров империала», Орельен из одноименного романа. В «Коммунистах» изображен один из наиболее трагических периодов французской истории (1939–1940). На первом плане Арман Барбентан и его друзья коммунисты, люди, не теряющие присутствия духа ни при каких жизненных потрясениях, не только обличающие старый мир, но и преобразующие его. Роман «Коммунисты» — это роман социалистического реализма, политический роман большого диапазона.


Падаль

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Парижский сплин

Существует Париж Бальзака, Хемингуэя и Генри Миллера… Бодлеровский Париж — таинственный и сумрачный, полуреальный и полумистический, в зыбких очертаниях тревожного сна или наркотического бреда, куда, однако, тянет возвращаться снова и снова.«Парижский сплин» великого французского поэта — классичесский образец жанра стихотворений в прозе.Эксклюзивный перевод Татьяны Источниковой превратит ваше чтение в истинное Наслаждение.


Психопаты шутят. Антология черного юмора

«Всегда сваливай свою вину на любимую собачку или кошку, на обезьяну, попугая, или на ребенка, или на того слугу, которого недавно прогнали, — таким образом, ты оправдаешься, никому не причинив вреда, и избавишь хозяина или хозяйку от неприятной обязанности тебя бранить». Джонатан Свифт «Как только могилу засыплют, поверху следует посеять желудей, дабы впоследствии место не было бы покрыто растительностью, внешний вид леса ничем не нарушен, а малейшие следы моей могилы исчезли бы с лица земли — как, льщу себя надеждой, сотрется из памяти людской и само воспоминание о моей персоне». Из завещания Д.-А.-Ф.


Опиоман

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Полное собрание стихотворений

В. Ф. Раевский (1795–1872) — один из видных зачинателей декабристской поэзии, стихи которого проникнуты духом непримиримой вражды к самодержавному деспотизму и крепостническому рабству. В стихах Раевского отчетливо отразились основные этапы его жизненного пути: участие в Отечественной войне 1812 г., разработка и пропаганда декабристских взглядов, тюремное заключение, ссылка. Лучшие стихотворения поэта интересны своим суровым гражданским лиризмом, своеобразной энергией и силой выражения, о чем в 1822 г.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.