Стихотворения и поэмы - [31]

Шрифт
Интервал

И, как ни спорь, ни сетуй, ни печалься,
Ни утешайся, — больше нет тебя
Ни в прошлом, ни сегодня, ни в грядущем,
Ни в книгах, недочтенных впопыхах…
Ты временем, Кощеем завидущим,
Похищена.
                Но ты в моих стихах.
1919?

54. НАДПИСЬ НА КНИГЕ

Тогда загадочный твой образ
Орнаментами был разубран,
Не забран в шоры, не разобран
До прозаических зазубрин.
Теперь не то! Распад грамматик
И вырожденье арифметик.
Сны? Я учусь не понимать их.
И даже видеть не уметь их.
Мир создан и распланирован.
За нами сверстников орава.
Жить без легенды и без крова —
Наш долг, а может быть, и право!
Так вы, товарищи, не трусьте,
Прочтите типографский оттиск:
Он был и юностью, и грустью,
И самой легкой из гипотез.
1929–1969

55. ТАК, КАК ТОЛЬКО И ВОЗМОЖНО!

Так, как только и возможна
Речь от первого лица, —
То есть путано, тревожно,
Не с начала, без конца,—
Не затем, чтобы потрафить
Устроителям торжеств,
Приукрасить иль исправить
Каждый неуклюжий жест.
Что мне ваши уверенья,
Страсть, несущаяся вскачь.
Будто пудель на арене
Иль какой другой циркач!
Стойте, чудо! Я вам свистну,
И тогда, пожалуйста,
Плачьте, как вам ненавистно
Слушать реплики хлыста!
Укрощенье этой твари
Занимает весь раек.
Но раек поймет едва ли,
Что сказал я между строк.
Вам шепну я, страсть, что между
Строк распоряжались вы,
Распалив мою надежду
Прыгнуть выше головы.
Как индийские удавы,
Горла труб обвили нас.
Но стихает туш, когда вы,
Легким торсом наклонясь,
Вея древней пантомимой,
Усмехнулись мне, дитя,—
Вся в поту и в мыле, — мимо
Человечества летя!
<1933>

56. СТОЙ, ВЫСЛУШАЙ!

Стой, выслушай меня! Я жил в двадцатом веке
И услыхал в себе, в ничтожном человеке,
В те годы голода — рев низколобых орд
И страшный ритм машин. И был я этим горд.
Я мог бы умереть. Но выслушай, царица, —
Я мог совсем не быть, но мог учетвериться!
Вдыхал я Дантов ад и сладкий дым сигар,
Едва заметный шплинт вращенья, кочегар
У топки городской, я продал ювелирным
Витринам все глаза, которые любил.
Я истребил мечты, что выгибались лирным
Любовным голодом, и женщин оскорбил.
И помнится мне цирк, и в музыке и в гике —
Взгляд бедной девочки, наездницы-бельгийки,
И вихрь трехцветных лент, и бешеный оскал
Накрашенного рта… И та же тьма зеркал
Витринных выпила мой первый день творенья,
А кукла понеслась слепая по арене!
Она еще летит. И музыка с бичом
За нею гонится. И больше ни о чем
Не вспомню я в стихах, беспомощно подробных.
Войду я эльфом в сон и Шерлок Холмсом в сыск.
Праправнук обезьян и внук себе подобных,
Останусь призраком на свой же страх и риск.
Когда же рухнет мир в моих лесах рабочих,
Я буду, может быть, счастливее всех прочих
И получу взамен возможность быть везде —
В любом мошеннике и на любой звезде,
Как белка в колесе замучен и заверчен,—
Пунктиром в памяти читателей прочерчен.
1920 (?)

57. ИСТОРИЯ

История гибла и пела
И шла то вперед, то вразброд.
Лохматилась грязная пена
Ее вымиравших пород.
То были цари и циркачки,
Философы и скрипачи —
В тяжелой и жуткой раскачке
Уже неживые почти.
Но я относился с доверьем
К истории, вьюгам, кострам.
Я жил геральдическим зверем
В развалинах сказочных стран.
Мне каркала злая ворона
Из мрака монархии той,
Где всё от острога до трона,
Казалось, свинцом залито.
Где фурии факельным хором
Рыдали с архивных страниц,
Искали горячего корма,
А век отвечал: «Отстранись!»
Но, весело, честно и строго
Спрягая свой черный глагол,
Я был как большая дорога
И просто был молод и гол.
Между 1922 и 1924

ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ

В повозке так-то по пути
Необозримою равниной, сидя праздно,
Всё что-то видно впереди
Светло, синё, разнообразно…
Грибоедов

58. МОЙ СЫН

Нет. Ничего не решено.
Всё будет. Всё голо и просто.
Дыша вечерней тишиной,
Глядит в окно худой подросток.
Он слышит гул подземных руд,
Бетховенской сонаты клекот.
Он знает муравьиный труд.
И всё, что близко иль далёко,
Вплоть до любого рубежа, —
Всё перед ним сейчас маячит.
В уме вселенную держа,
Он вновь ее переиначит.
Он должен высекать кремни,
Свистеть в тростник и в пепле рыться.
В нем спит кузнец, художник, рыцарь.
О молодость! Повремени!
Никем себя не называя,
Несись извилистым ручьем,
Простоволосая, живая,
Не помнящая ни о чем.
Пробейся в узловатых сучьях
Вверх, как подсказывает рост,
Где в листьях, хлорофилл сосущих,
Косит зрачком занятный дрозд.
И в прущей зелени, в свирепых
Побегах завтрашнего дня
Да будет ствол расшатан в скрепах,
Весь до тугих корней звеня.
Настанет час, когда ты будешь
С чужою женщиной вдвоем.
Ты, может быть, не позабудешь
Меня на празднике своем.
Забудь!
Я ничего не значил.
Я — перечеркнутый чертеж,
Который ты переиначил,
Письмо, что ты не перечтешь.
<1936>

Сумерки трагедии

59. ВСТУПЛЕНИЕ

Над воплями скрипок, над лампами люстр,
Над бурей крещендо, огнем маэстозо.
            Еще незаметная доза
            В тревоге ста тысячи уст, —
            В кольчуге калечащих молний,
            От собственной силы клонясь,
На сцену Трагедия вышла, наполнив
Преданьями путь от себя и до нас.
Простая, как рост, молодая навеки,
Еще она смеет валять дурака.
            Но бьет ей в смеженные веки
            Прожектор! Но издалека
Пахнуло паленым, дохнуло полетом
В ненастное небо на птице стальной,—
            И вот она стала иной
            И грозную песню поет нам!

Еще от автора Шарль Бодлер
Цветы зла

Сборник стихотворений классика французской литературы Шарля Бодлера, яркого представителя Франции 20—70-х годов XIX века. Бодлером и сейчас одни будут увлечены, другие возмущены. Это значит, что его произведения до сих пор актуальны.


Коммунисты

Роман Луи Арагона «Коммунисты» завершает авторский цикл «Реальный мир». Мы встречаем в «Коммунистах» уже знакомых нам героев Арагона: банкир Виснер из «Базельских колоколов», Арман Барбентан из «Богатых кварталов», Жан-Блез Маркадье из «Пассажиров империала», Орельен из одноименного романа. В «Коммунистах» изображен один из наиболее трагических периодов французской истории (1939–1940). На первом плане Арман Барбентан и его друзья коммунисты, люди, не теряющие присутствия духа ни при каких жизненных потрясениях, не только обличающие старый мир, но и преобразующие его. Роман «Коммунисты» — это роман социалистического реализма, политический роман большого диапазона.


Падаль

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Парижский сплин

Существует Париж Бальзака, Хемингуэя и Генри Миллера… Бодлеровский Париж — таинственный и сумрачный, полуреальный и полумистический, в зыбких очертаниях тревожного сна или наркотического бреда, куда, однако, тянет возвращаться снова и снова.«Парижский сплин» великого французского поэта — классичесский образец жанра стихотворений в прозе.Эксклюзивный перевод Татьяны Источниковой превратит ваше чтение в истинное Наслаждение.


Психопаты шутят. Антология черного юмора

«Всегда сваливай свою вину на любимую собачку или кошку, на обезьяну, попугая, или на ребенка, или на того слугу, которого недавно прогнали, — таким образом, ты оправдаешься, никому не причинив вреда, и избавишь хозяина или хозяйку от неприятной обязанности тебя бранить». Джонатан Свифт «Как только могилу засыплют, поверху следует посеять желудей, дабы впоследствии место не было бы покрыто растительностью, внешний вид леса ничем не нарушен, а малейшие следы моей могилы исчезли бы с лица земли — как, льщу себя надеждой, сотрется из памяти людской и само воспоминание о моей персоне». Из завещания Д.-А.-Ф.


Опиоман

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Полное собрание стихотворений

В. Ф. Раевский (1795–1872) — один из видных зачинателей декабристской поэзии, стихи которого проникнуты духом непримиримой вражды к самодержавному деспотизму и крепостническому рабству. В стихах Раевского отчетливо отразились основные этапы его жизненного пути: участие в Отечественной войне 1812 г., разработка и пропаганда декабристских взглядов, тюремное заключение, ссылка. Лучшие стихотворения поэта интересны своим суровым гражданским лиризмом, своеобразной энергией и силой выражения, о чем в 1822 г.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.