Стихотворения и поэмы - [38]

Его любой увидеть мог.

23

Нас, сыновей кочевья вольного,

Он любит странною любовью.

Он наших предков вел к низовью

Размашистых сибирских рек;

В суземах бора многоствольного

Костры охотников он любит,

Он не заманит, не загубит,

Он охраняет их ночлег.

24

Но если даль вскипает войнами

И в вихревом круговороте

Свободный цвет народной плоти

В бою ложится под палаш —

Ветрами, вьюгами, сувоями,

Встает он русским в оборону;

Его мирам, державе, трону

Есть имя тайное: Ахаш.

25

Он вывел нас. Когда морозные

Открылись утренние дали,

Мы, оглянувшись, увидали

С лесистых круч береговых,

Как ярко-ярко-ярко-розовой

Порфирой озеро сверкало

И мрели льдистые зеркала —

Гробница мертвых, путь живых.

26

В потемках ночи, от дивизии

Мы оторвались. Только трое —

Не командиры, не герои,

Брели мы, злобясь и дрожа.

Где отдохнуть? Достать провизию?

Мороз… бездомье… скудный завтрак.

И мы не думали про «завтра»

У фронтового рубежа.

27

Но если ты провидишь в скорости

Блиндаж, стволы «катюш», окопы,

Геройский марш в полях Европы

До Bradenburger Tor[3] – забудь:

В другом, вам незнакомом хворосте

Уже затлелся угль поэмы,

И губы строф железно немы

Для песен, петых кем-нибудь.

28

За небывалой песней следую

По бранным рытвинам эпохи.

Воронки… Мрак… Вверху – сполохи

Да туч багровых бахрома,

Но вещим ямбом не поведаю

О зримом, ясном, общем, явном,

Лишь о прозреньи своенравном

Превыше сердца и ума.

29

Зачаток правды есть и в на́долбах,

Упорным лбом шоссе блюдущих,

В упрямстве танков, в бой бредущих,

В бесстрашной прыти муравья,

Но никогда не мог я надолго

Замкнуться в этой правде дробной:

Манил туман меня загробный

И космос инобытия.

30

Немного тех, кто явь военную

Вот так воспринял, видел, понял;

Как в тучах ржут Петровы кони,

Не слышал, может быть, никто;

Но сладко новую вселенную

Прозреть у фронтового края,

И если был один вчера я, —

Теперь нас десять, завтра – сто.

31

А ночь у входа в город гибели

Нас караулила. Все туже

Январская дымилась стужа

Над Выборгскою стороной…

Нет никого. Лишь зданья вздыбили

Остатки стен, как сгустки туши —

Свои тоскующие души,

Столетий каменный отстой.

32

Как я любил их! Гений зодчества,

Паривший некогда над Римом,

Дарил штрихом неповторимым,

Необщим – каждое из них;

Лишь дух роднил их всех, как отчество

Объединяет членов рода;

Так пестроту глаголов ода

Объединяет в мерный стих.

33

Все излученья человеческих

Сердец, здесь бившихся когда-то,

Их страсть, борьба, мечты, утраты,

Восторг удач и боль обид

Слились в единый сплав для вечности

С идеей зодчего: с фронтоном,

С резьбой чугунной по балконам,

С величием кариатид.

34

И вот теперь, покрыты струпьями

Неисцелимого распада,

Огнем разверзшегося ада

До самых крыш опалены,

Они казались – нет, не трупами —

Их плоть разбита, лик разрушен —

Развоплощаемые души

На нас взирали с вышины.

35

Как будто горькой, горькой мудростью,

Нам непонятным, страшным знаньем

Обогатила эти зданья

Разрушившая их война,

И, Господи! какою скудостью

Нам показались беды наши,

Что пили мы из полной чаши

И все ж не выпили до дна!

36

Утих сам голод. Одичание

Усталых воль, сознаний, тела

Забылось. Родина смотрела

На каждого из нас. По льду

Мы шли без слов, без слез, в молчании,

Как входят дети друг за другом

К отцу, что, истомлен недугом,

Встречает смерть в ночном бреду.

37

А там, за выбитыми окнами,

За кусковатою фанерой,

Без дров, без пищи, в стуже серой

Чуть теплились едва-едва

И полумертвыми волокнами

Еще влачились жизни, жизни,

Все до конца отдав отчизне

И не дождавшись торжества.

38

Героика ль? самоотдача ли?

О, нет. Насколько проще, суше

И обыденней гибнут души

В годину русских бед и смут!

Но то, что неприметно начали

Они своею жертвой строгой,

Быть может, смертною дорогой

Они до рая донесут.

39

Вдруг – среди зданий, темных до́черна,

Звено я различил пустое,

Даль, берега, мостов устои

И дремлющие крейсера,

И под соборным стройным очерком

Неву в покрове смутно-сером, —

Мать стольким грезам и химерам,

Подругу вечную Петра.

40

Подругу, музу, крест и заповедь

Великого державотворца,

Чье богатырское упорство

Гнало Россию в ширь морей,

Спаявшего мечту о Западе

С мечтою о победных рострах,

О сходбищах вселенной, пестрых

От флагов, вымпелов и рей.

41

Столица!.. Ледяной и пламенной,

Туманной, бурной, грозной, шумной,

Ее ковал ковач безумный,

Безжалостный, как острие;

Здесь, во дворцах, в ковчегах каменных

Душа народа пребывала,

Душа страны запировала

В безбрежных празднествах ее.

42

Слились в твореньи императора,

В тяжелом, кованом обличьи

Гордыня, дерзость, гнев, величье,

И жадность к жизни, и мечта,

И, точно лава бьет из кратера,

Она рванулась в путь кровавый,

Новорожденною державой,

Триумфом бранным залита.

43

И был в творце ее – гром чуждого,

К нам низвергавшегося мира,

Как будто эхо битв и пира

Богов на высях бытия…

Кто безотчетно не предчувствовал

В его шагах, чертах, фигуре

Вместилище нездешней бури,

Нечеловеческого «я»?

44

Кто б ни был ты, мой спутник временный

По этим грубым, плотным ямбам!

Поверь: непрочным, зыбким дамбам

Подобны глыбы этих строф:

Пять-шесть страниц – и обесцененный

Мир логики и правил мнимых

Затопит шквал непримиримых,

Друг с другом бьющихся миров.

45

Пучина иррационального

Уж бьет в сторожевые камни,

Ночную душу жжет тоска мне

Перед грядущим. Ткань стиха

Дрожит, звенит от шторма дальнего,