Стихотворения. Четыре десятилетия - [8]

У нас в стране,

У нас в стране при всех обидах

То хорошо, что ветвь в окне,

И вздох, и выдох,

И боль, и просто жизнь – в цене.

А нам с тобой,

А нам с тобой вдвоём дышалось

Вольней, и общею судьбой

Вся эта даль и ширь казалась –

Не только чай и час ночной.

Отныне – врозь.

Припоминаю шаг твой встречный

И хвостик заячий волос.

На волос был от жизни вечной,

Но – сорвалось!

Когда уснём,

Когда уснём смертельным, мёртвым,

Без воскрешений, общим сном,

Кем станем мы? Рисунком стёртым.

Судьба, других рисуй на нём.

Поэты тем

И тяжелы, что всенародно

Касаются сердечных тем.

Молчу. Мне стыдно. Ты свободна.

На радость всем.

«Любовь свободна. Мир чаруя,

Она законов всех сильней».

Певица толстая, ликуя,

Покрыта пудрой, как стату́я.

И ты – за ней?

Пускай орёт на всю округу.

Считаться – грех.

Помашем издали друг другу.

Ты и сейчас, отдёрнув руку,

Прекрасней всех!

В КАФЕ

В переполненном, глухо гудящем кафе

Я затерян, как цифра в четвёртой графе,

И обманут вином тепловатым.

И сосед мой брезглив и едой утомлён,

Мельхиоровым перстнем любуется он

На мизинце своём волосатом.

Предзакатное небо висит за окном

Пропускающим воду сырым полотном,

Луч, прорвавшись, крадётся к соседу,

Его перстень горит самоварным огнём.

«Может, девочек, – он говорит, – позовём?»

И скучает: «Хорошеньких нету».

Через миг погружается вновь в полутьму.

Он молчит, так как я не ответил ему.

Он сердит: рассчитаться бы, что ли?

Не торопится к столику официант,

Поправляет у зеркала узенький бант.

Я на перстень гляжу поневоле.

Он волшебный! Хозяин не знает о том.

Повернуть бы на пальце его под столом –

И, пожалуйста, синее море!

И коралловый риф, что вскипал у Моне

На приехавшем к нам погостить полотне,

В фиолетово-белом уборе.

Повернуть бы ещё раз – и в Ялте зимой

Оказаться, чтоб угольщик с чёрной каймой

Шёл к причалу, как в траурном крепе.

Снова луч родничком замерцал и забил,

Этот перстень… На рынке его он купил,

Иль работает сам в ширпотребе?

А как в третий бы раз, не дыша, повернуть

Этот перстень – но страшно сказать что-нибудь:

Всё не то или кажется – мало!

То ли рыжего друга в дверях увидать?

То ли этого типа отсюда убрать?

То ли юность вернуть для начала?

* * *

Взметнутся голуби гирляндой чёрных нот.

Как почерк осени на пушкинский похож!

Сквозит. Спохватишься и силы соберёшь.

Ты старше Моцарта. И Пушкина вот-вот

Переживёшь.

Друзья гармонии, смахнув рукой со лба

Усталость мёртвую, принять беспечный вид

С утра стараются. И всё равно судьба

Скупа, слепа,

К ним беспощадная. Зато тебя щадит.

О, ты-то выживешь! Залечишь – и пройдёт.

С твоею мрачностью! Без слёз, гордясь собой,

Что сух, как лёд.

А эта пауза, а этот перебой –

Завалит листьями и снегом заметёт.

С твоею тяжестью! Сырые облака

По небу тянутся, как траурный обоз,

Через века.

Вот маска с мёртвого, вот белая рука –

Ничто не сгладилось, ничто не разошлось.

Они не вынесли. Им непонятно, как

Живём до старости, справляемся с тоской,

Долгами, нервами и ворохом бумаг…

Музейный узенький рассматриваем фрак,

Лорнет двойной.

Глядим во тьму.

Земля просторная, но места нет на ней

Ни взмаху лёгкому, ни быстрому письму.

И всё ж в присутствии их маленьких теней

Не так мучительно, не знаю почему.

* * *

Исследовав, как Критский лабиринт,

Все закоулки мрачности, на свет

Я выхожу, разматывая бинт.

Вопросов нет.

Подсохла рана.

И слёзы высохли, и в мире та же сушь.

И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,

Улиткой с рожками, и вытекшей к тому ж.

От Минотавра

Осталась лужица, точнее, тень одна.

И жизнь мне кажется отложенной на завтра,

На послезавтра, на другие времена.

Она понадобится там, потом, кому-то,

И снова кто-нибудь, разбуженный листвой,

Усмотрит чудо

В том, что пружинкою свернулось заводной.

Как в погремушке, в раковине слуха

Обида ссохшаяся дням теряет счёт.

Пусть смерть-старуха

Её оттуда с треском извлечёт.

Звонит мне под вечер приятель, дуя в трубку.

Плохая слышимость. Всё время рвётся нить.

«Читать наскучило. И к бабам лезть под юбку.

Как дальше жить?»

О жизнь, наполненная смыслом и любовью,

Хлынь в эту паузу, блесни ещё хоть раз

Страной ли, музою, припавшей к изголовью,

Постой у глаз

Водою в шлюзе,

Всё прибывающей, с буксиром на груди.

Высоким уровнем. Системою иллюзий.

Ещё какой-нибудь миражик заведи.

ДУНАЙ

Дунай, теряющий достоинство в изгибах,

Подобно некоторым женщинам, мужчинам,

Течёт во взбалмошных своих дубах и липах

Души не чая, пристрастясь к дешёвым винам.

Его Бавария до Австрии проводит,

Он покапризничает в сумасбродной Вене,

Уйдёт в Словакию, в её лесах побродит

И выйдет к Венгрии для новых впечатлений.

Всеобщий баловень! Ни войны, ни затменья

Добра и разума не омрачают память,

Ни Моцарт, при смерти просивший птичье пенье

В соседней комнате унять и свет убавить.

Вертлявый, влюбчивый, забывчивый, заросший

В верховьях готикой, в низовьях камышами,

И впрямь что делал бы он с европейским прошлым,

Когда б не будущее, посудите сами?

Что ж выговаривать и выпрямлять извивы,

Взывать к серьёзности, – а он и не старался!

А легкомыслие? – так у него счастливый

Нрав, легче Габсбургов, и долго жить собрался.

* * *

Слово «нервный» сравнительно поздно

Появилось у нас в словаре

У некрасовской музы нервозной

В петербургском промозглом дворе.

Даже лошадь нервически скоро

В его желчном трехсложнике шла,