Стихотворения. Четыре десятилетия - [12]

О туман! Бесприютная взвешенной влаги частица,

Хорошо, что у Нельсона встретилась ты на пути.

Мне в истории нравятся фантасмагории, фанты,

Всё, чего так стыдятся историки в ней.

Им на жёсткую цепь посадить варианты,

А она – на корабль и подносит им с ходу – сто дней!

И за то, что она не искусство для них, а наука,

За обидой не лезет в карман.

Может быть, она мука,

Но не скука. Я вышел во двор, пригляделся: туман.

СЛОЖИВ КРЫЛЬЯ

 Крылья бабочка сложит,

И с древесной корой совпадёт её цвет.

 Кто найти её сможет?

 Бабочки нет.

 Ах, ах, ах, горе нам, горе!

Совпадут всеми точками крылья: ни щёлки, ни шва.

 Словно в греческом хоре

 Строфа и антистрофа.

 Как богаты мы были, да всё потеряли!

Захотели б вернуть этот блеск – и уже не могли б.

Где дворец твой? Слепец, ты идёшь, спотыкаясь в печали,

 Царь Эдип.

 Радость крылья сложила

И глядит оборотной, тоскливой своей стороной.

 Чем душа дорожила,

 Стало мукой сплошной.

 И меняется почерк.

 И, склонясь над строкой,

Ты не бабочку ловишь, а жалкий, засохший листочек,

 Показавшийся бабочкой под рукой.

 И смеркается время.

Где разводы его, бархатистая ткань и канва?

 Превращается в темень

Жизнь, узор дорогой различаешь в тумане едва.

Сколько бабочек пёстрых всплывало у глаз и прельщало:

И тропический зной, и в лиловых подтёках Париж!

 И душа обмирала –

Да мне голос шепнул: «Не туда ты глядишь!»

 Ах, ах, ах, зорче смотрите,

Озираясь вокруг и опять погружаясь в себя.

Может быть, и любовь где-то здесь, только в сложенном виде,

Примостилась, крыло на крыле, молчаливо любя?

Может быть, и добро, если истинно, то втихомолку.

Совершённое в тайне, оно совершенно темно.

 Не оставит и щелку,

Чтоб подглядывал кто-нибудь, как совершенно оно.

Может быть, в том, что бабочка знойные крылья сложила,

Есть и наша вина: очень близко мы к ней подошли.

Отойдём – и вспорхнёт, и очнётся, принцесса Брамбила

 В разноцветной пыли!

* * *

Сентябрь выметает широкой метлой

Жучков, паучков с паутиной сквозной,

Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,

На сломанных крыльях разбитых стрекоз,

Их круглые линзы, бинокли, очки,

Чешуйки, распорки, густую пыльцу,

Их усики, лапки, зацепки, крючки,

Оборки, которые были к лицу.

Сентябрь выметает широкой метлой

Хитиновый мусор, наряд кружевной,

Как если б директор балетных теплиц

Очнулся – и сдунул своих танцовщиц.

Сентябрь выметает метлой со двора

За поле, за речку и дальше, во тьму,

Манжеты, застёжки, плащи, веера,

Надежды на счастье, батист, бахрому.

Прощай, моя радость! До кладбища ос,

До свалки жуков, до погоста слепней,

До царства Плутона, до высохших слёз,

До блёклых в цветах элизийских полей!

* * *

Там – льдистый занавес являет нам зима,

Весной подточенная; там – блестит попона;

Там – серебристая, вся в узелках, тесьма;

Там – скатерть съехала и блещет бахрома

Её стеклянная, и капает с балкона;

Там – щётка видится; там – частый гребешок;

Там – остов трубчатый, коленчатый органа;

Там – в снег запущенный орлиный коготок,

Моржовый клык, собачий зуб, бараний рог;

Там – шкурка льдистая, как кожица с банана;

Свеча оплывшая; колонны капитель

В саду мерещится; под ней – кусок колонны –

Брусок подмокший льда, уложенный в постель,

Увитый инеем, – так обвивает хмель

Руины где-нибудь в Ломбардии зелёной.

Всё это плавится, слипается, плывёт,

Мы на развалинах зимы с тобой гуляем.

Культура некая, оправленная в лёд,

В слезах прощается и трещину даёт,

И воздух мартовский мы, как любовь, вдыхаем.

* * *

Как клён и рябина растут у порога,

Росли у порога Растрелли и Росси,

И мы отличали ампир от барокко,

Как вы в этом возрасте ели от сосен.

Ну что же, что в ложноклассическом стиле

Есть нечто смешное, что в тоге, в тумане

Сгустившемся, глядя на автомобили,

Стоит в простыне полководец, как в бане?

А мы принимаем условность, как данность.

Во-первых, привычка. И нам объяснили

В младенчестве эту весёлую странность,

Когда нас за ручку сюда приводили.

И эти могучие медные складки,

Прилипшие к телу, простите, к мундиру,

В таком безупречном ложатся порядке,

Что в детстве внушают доверие к миру,

Стремление к славе. С каких бы мы точек

Ни стали смотреть – всё равно загляденье.

Особенно если кружится листочек

И осень, как знамя, стоит в отдаленье.

* * *

 Е. Невзглядовой

Если камешки на две кучки спорных

Мы разложим, по разному их цвету,

Белых больше окажется, чем чёрных.

Марциал, унывать нам смысла нету.

Если так у вас было в жёстком Риме,

То, поверь, точно так и в Ленинграде,

Где весь день под ветрами ледяными

Камни в мокром красуются наряде.

Слышен шелест чужого разговора.

Колоннада изогнута, как в Риме.

Здесь цветут у Казанского собора

Трагедийные розы в жирном гриме.

Счастье – вот оно! Театральным жестом

Тень скользнёт по бутонам и сплетеньям.

Марциал, пусть другие ездят в Пестум,

Знаменитый двукратным роз цветеньем.

* * *

И пыльная дымка, и даль в ореоле

Вечернего солнца, и роща в тумане.

Художник так тихо работает в поле,

Что мышь полевую находит в кармане.

Увы, её тельце смешно и убого.

И, вынув брезгливо её из кармана,

Он прячет улыбку. За Господа Бога

Быть принятым всё-таки лестно и странно.

Он думает: если бы в серенькой куртке,

Потёртой, измазанной масляной краской,

Он сунулся б тоже, сметливый и юркий,

В широкий карман за теплом и за лаской, –