Стихотворения - [4]

Или «ближний» вам продаст.

Мужичок, оставьте водку,

Может быть (хотя навряд),

Дума сделает находку,

Что и голод тоже яд.

А пройдут еще два года —

Дума вспомнит: так и быть,

Для спасения народа

Надо тьму искоренить…

Засияет мир унылый —

Будет хлеб и свет для всех!

Мужичок, не смейся, милый,

Скептицизм – великий грех.

Сам префект винокурений[15]

В Думе высказал: «Друзья,

Без культурных насаждений

С пьянством справиться нельзя…»

Значит… Что ж, однако, значит?

Что-то сбились мы слегка, —

Кто культуру в погреб прячет?

Не народ же… А пока —

Мужичок, глушите водку,

Как и все ее глушат,

В Думе просто драло глотку

Стадо правых жеребят.

Ах, я сделал сам находку:

Вы культурней их во всем —

Пусть вы пьете только водку,

А они коньяк и ром.

Начало 1908

Слишком много

Слишком много резонерства

И дешевого фразерства,

Что фонтаном бьет в гостиных

В монологах скучно-длинных, —

Слишком много…

Слишком много безразличных,

Опустившихся, безличных,

С отупевшими сердцами,

С деревянными мозгами, —

Слишком много…

Слишком много паразитов,

Изуверов, иезуитов,

Патриотов-волкодавов,

Исполнителей-удавов, —

Слишком много…

Слишком много терпеливых,

Растерявшихся, трусливых,

Полувзглядов, полумнений,

Бесконечных точек зрений, —

Слишком много…

Слишком много слуг лукавых,

Крайних правых, жертв кровавых,

И растет в душе тревога,

Что терпения у Бога

Слишком много!

<1908>

Читатели газет

Дороден. Блестящее темя.

В чинах. К подчиненным суров.

Читает он «Новое время»,

Не любит армян и жидов.

Асессор[16], сгибающий выю,

Фантом канцелярских бумаг,

Смиренно читает «Россию»[17] —

Инако не мыслит. И благ.

Пенсне на носу деловые.

На чреве цепочка-массив.

Он держит в руках «Биржевые»[18],

А в мыслях – «актив» и «пассив».

Кто между Харибдой и Сциллой[19]

Умеет свой челн уберечь

И болен крамольной бациллой —

Читает коварную «Речь»[20].

Но кто он – простак, обыватель

(Его очернить не берусь!),

Кто конкурсных премий искатель,

Читающий «Новую Русь»[21]?!

Лишенный особой приметы

Купец, дворянин иль плебей —

В листах «Петербургской газеты»[22]

Находит богатство идей.

Приказчик, швейцар, полицейский,

Трактир, живорыбный садок,

Ремесленник, писарь армейский, —

Для них – «Петербургский листок»[23].

Смазные ботфорты, рубаха

И волос, подстриженный в круг.

В смятенье понятного страха

Вы зрите «союзника»[24] вдруг.

Он дико вращает глазами,

Вздуваются жилы на лбу…

И, комкая «Русское знамя»[25],

Рычит он: «Жиды!.. Расшибу!..»

<1909>

На Елагином [26]

Не справляясь с желаньем начальства,

Лезут почки из сморщенных палок,

Под кустами – какое нахальство! —

Незаконное скопище галок.

Ручейков нелегальные шайки

Возмутительно действуют скопом

И, бурля, заливают лужайки

Лиловатым, веселым потопом.

Бесцензурно чирикают птицы,

Мчатся стаи беспаспортных рыбок,

И Нева контрабандно струится

В лоно моря для бешеных сшибок…

А вверху, за откосом, моторы

Завели трескотню-перестрелку

И, воняя бензином в просторы,

Бюрократов уносят на Стрелку[27].

Отлетают испуганно птицы,

Рог визжит, как зарезанный боров,

И брезгливо-обрюзгшие лица

Хмуро смотрят в затылки шоферов.

<1912>

* * *

Это не было сходство, допустимое даже в лесу, – это было тождество, это было безумное превращение одного в двоих.

Л. Андреев.

«Проклятие зверя»[28]

Все в штанах, скроённых одинаково,

При усах, в пальто и в котелках.

Я похож на улице на всякого

И совсем теряюсь на углах…

Как бы мне не обменяться личностью:

Он войдет в меня, а я в него, —

Я охвачен полной безразличностью

И боюсь решительно всего…

Проклинаю культуру! Срываю подтяжки!

Растопчу котелок! Растерзаю пиджак!!

Я завидую каждой отдельной букашке,

Я живу, как последний дурак!..

В лес! К озерам и девственным елям!

Буду лазить, как рысь, по шершавым стволам.

Надоело ходить по шаблонным панелям

И смотреть на подкрашенных дам!

Принесет мне ворона швейцарского сыра,

У заблудшей козы надою молока.

Если к вечеру станет прохладно и сыро,

Обложу себе мохом бока.

Там не будет газетных статей и отчетов.

Можно лечь под сосной и немножко повыть,

Иль украсть из дупла вкусно пахнущих сотов,

Или землю от скуки порыть…

А настанет зима – упираться не стану:

Буду голоден, сир, малокровен и гол —

И пойду к лейтенанту, к приятелю Глану[29]:

У него даровая квартира и стол.

И скажу: «Лейтенант! Я – российский писатель,

Я без паспорта в лес из столицы ушел,

Я устал как собака и – веришь, приятель, —

Как семьсот аллигаторов зол!

Люди в городе гибнут, как жалкие слизни,

Я хотел свою старую шкуру спасти.

Лейтенант! Я бежал от бессмысленной жизни

И к тебе захожу по пути…»

Мудрый Глан ничего мне на это не скажет,

Принесет мне дичины, вина, творогу…

Только пусть меня Глан основательно свяжет,

А иначе – я в город сбегу.

<1908>

Опять…

Опять опадают кусты и деревья,

Бронхитное небо слезится опять,

И дачники, бросив сырые кочевья,

Бегут, ошалевшие, вспять.

Опять, перестроив и душу, и тело

(Цветочки и летнее солнце – увы!),

Творим городское, ненужное дело

До новой весенней травы.

Начало сезона. Ни света, ни красок,

Как призраки, носятся тени людей, —

Опять одинаковость сереньких масок

От гения до лошадей.

По улицам шляется смерть. Проклинает

Безрадостный город и жизнь без надежд,

С презреньем, зевая, на землю толкает

Несчастных, случайных невежд.

А рядом духовная смерть свирепеет