Стихотворения. Баллада Редингской тюрьмы - [4]

И в окнах — частый прут.

Глядел в глухой мешок двора

И смерти ждал он тут,

Где неусыпно Сторожа

Жизнь Смертника блюдут

И лишь молчанье да надзор —

Единственный ответ

На исступленную мольбу,

На исступленный бред,

А на свободу умереть —

Безжалостный запрет.

Продумали до мелочей

Постыдный ритуал.

«Смерть — натуральнейшая вещь»,

Тюремный врач сказал,

И для Убийцы капеллан

Из Библии читал.

А тот курил, и пиво пил,

И пену с губ стирал,

И речь о каре и грехе

Презрением карал,

Как будто, жизнь теряя, он

Немногое терял.

Он смерти ждал. И страж гадал,

Что происходит с ним.

Но он сидел, невозмутим,

И страж — невозмутим:

Был страж по должности молчун,

По службе нелюдим.

А может, просто не нашлось

Ни сердца, ни руки,

Чтоб хоть чуть-чуть да разогнуть

Отчаянья тиски?

Но чья тоска так велика?

Чьи руки так крепки?

Оравой ряженых во двор,

Понурясь, вышли мы.

Глупа, слепа — идет толпа

Подручных Князя Тьмы.

Рукой Судьбы обриты лбы

И лезвием тюрьмы.

Мы тянем, треплем, вьем канат

И ногти в кровь дерем,

Проходим двор и коридор

С мочалом и с ведром,

Мы моем стекла, чистим жесть

И дерево скребем.

Таскаем камни и мешки —

И льется пот ручьем,

Плетем и шьем, поем псалмы,

Лудим, паяем, жжем.

В таких трудах забылся страх,

Свернулся в нас клубком.

Спал тихо Страх у нас в сердцах.

Нам было невдомек,

Что тает Срок и знает Рок,

Кого на смерть обрек.

И вдруг — могила во дворе

У самых наших ног.

Кроваво-желтым жадным ртом

Разинулась дыра.

Вопила грязь, что заждалась,

Что жертву жрать пора.

И знали мы: дождавшись тьмы,

Не станут ждать утра.

И в душах вспыхнули слова:

Страдать. Убить. Распять.

Палач прошествовал, неся

Свою простую кладь.

И каждый, заперт под замок,

Не мог не зарыдать.

В ту ночь тюрьма сошла с ума,

В ней выл и веял Страх —

Визжал в углах, пищал в щелях,

Орал на этажах

И за оконным решетом

Роился в мертвецах.

А он уснул — уснул легко,

Как путник, утомясь;

За ним следили Сторожа

И не смыкали глаз,

Дивясь, как тот рассвета ждет,

Кто ждет в последний раз.

Зато не спал, не засыпал

В ту ночь никто из нас:

Пройдох, мошенников, бродяг

Единый ужас тряс,

Тоска скребла острей сверла:

Его последний час.

О! есть ли мука тяжелей,

Чем мука о другом?

Его вина искуплена

В страдании твоем.

Из глаз твоих струится боль

Расплавленным свинцом…

Неслышно, в войлочных туфлях,

Вдоль камер крался страж

И видел, как, упав во мрак,

Молился весь этаж —

Те, чей язык давно отвык

От зова «Отче наш».

Один этаж, другой этаж —

Тюрьма звала Отца,

А коридор — как черный флер

У гроба мертвеца,

И губка с губ Его прожгла

Раскаяньем сердца.

И Серый Кочет пел во тьме,

И Красный Кочет пел —

Заря спала, тюрьма звала,

Но мрак над ней чернел,

И духам Дна сам Сатана

Ворваться к нам велел.

Они, сперва едва-едва

Видны в лучах луны,

Облиты злой могильной мглой,

Из тьмы, из глубины

Взвились, восстали, понеслись,

Бледны и зелены.

Парад гримас и выкрутас,

И танца дикий шквал,

Ужимок, поз, ухмылок, слез

Бесовский карнавал,

Аллюр чудовищных фигур,

Как ярость, нарастал.

Ужасный шаг звенел в ушах,

В сердца вселился Страх,

Плясал народ ночных урод,

Плясал и пел впотьмах,

И песнь завыл, и разбудил

Кладбищ нечистый прах:

«О! мир богат, — глумился Ад, —

Да запер все добро.

Рискни, сыграй: поставь свой рай

На Зло и на Добро!

Но шулер Грех обставит всех,

И выпадет Зеро!»

Толпу химер и эфемер

Дрожь хохота трясла.

Сам Ад явился в каземат,

Сама стихия Зла.

О кровь Христа! ведь неспроста

Забагровела мгла.

Виясь, виясь — то возле нас,

То удалясь от нас,

То в вальс изысканный пустясь,

То нагло заголясь,

Дразнили нас, казнили нас —

И пали мы, молясь.

Рассветный ветер застонал,

А ночь осталась тут,

И пряжу черную свою

Скрутила в черный жгут;

И думали, молясь: сейчас

Начнется Страшный суд!

Стеная, ветер пролетал

Над серою стеной,

Над изревевшейся тюрьмой,

Над крышкой гробовой.

О ветр! вигилии твоей

Достоин ли живой?

Но вот над койкой в три доски

Луч утра заиграл,

Узор решетчатый окна

На стенах запылал,

И знал я: где-то в мире встал

Рассвет — кровав и ал.

Мы в шесть уборкой занялись,

А в семь порядок был…

Но в коридорах шорох плыл

Зальделых белых крыл —

То Азраил из тьмы могил

За новой жертвой взмыл.

Палач пошел не в кумаче,

И в стойле спал Конь Блед;

Кусок пеньки да две доски —

И в этом весь секрет;

Но тень Стыда, на день Суда

Упав, затмила свет…

Мы шли, как те, кто в темноте

Блуждает вкривь и вкось,

Мы шли, не плача, не молясь,

Мы шли и шли, как шлось,

Но то, что умирало в нас,

Надеждою звалось.

Ведь Правосудие идет

По трупам, по живым.

Идет, не глядя вниз, идет

Путем, как смерть, прямым;

Крушит чудовищной пятой

Простертых ниц пред ним.

Мы ждали с ужасом Восьми.

Во рту — сухой песок.

Молились мы Восьми: возьми

Хоть наши жизни, Рок!

Но Рок молитвой пренебрег.

Восьмой удар — в висок.

Нам оставалось лишь одно —

Лежать и ждать конца.

Был каждый глух, и каждый дух

Был тяжелей свинца.

Безумье било в барабан —

И лопались сердца.

И пробил час, и нас затряс

Неслыханный испуг.

И в тот же миг раздался крик

И барабанный стук —

Так, прокаженного прогнав,

Трещотки слышат звук.

И мы, не видя ничего,

Увидели: крепит

Палач доску и вьет пеньку,

И вот Ошейник свит.

Взмахнет рукой, толкнет ногой —

И жертва захрипит.

Но этот крик и этот хрип

Звучат в ушах моих,

И ураганный барабан,

Затихнув, не затих:

Кто много жизней проживет,

Умрет в любой из них.