Стихотворения (1926) - [14]

все другие —

                      кривы́ и грязны́.

Будем

          только годами зе́лены,

а делами и жизнью

                               красны́.

Не сломят

                 сердца и умы

тюремщики

                   в стенах плоских.

Мы знаем

                застенки румын

и пули

           жандармов польских.

Смотрите,

                какая Москва,

французы,

                 немцы,

                            голландцы.

И нас чтоб

                 пускали к вам,—

но чтоб не просить

                              и не кланяться.

Жалуются —

                     Октябрь отгудел.

Нэповский день —

                              тих.

А нам

          еще много дел —

и маленьких,

                     и средних,

                                      и больших.

А с кем

            такое сталось,

что в семнадцать

                            сидит пригорюнивши,

у такого —

                 собачья старость.

Он не будет

                    и не был юношей.

Старый мир

                   из жизни вырос,

развевайте мертвое в дым!

Коммунизм —

                       это молодость мира,

и его

        возводить

                         молодым.

Плохо,

           если

                   одна рука!

С заводскими парнями

                                     в паре

выступай

               сегодня

                            и сын батрака,

деревенский

                    вихрастый парень!

Додвадцатилетний люд,

красные знамена вздень!

Раструбим

                 по земле

                               МЮД,

малышей

               и юношей день.

ДВЕ МОСКВЫ

Когда автобус,

                        пыль развеяв,

прет

       меж часовен восковых,

я вижу ясно:

                    две их,

их две в Москве —

                              Москвы.

1

Одна —

             это храп ломовий и скрип.

Китайской стены покосившийся гриб.

Вот так совсем

                        и в седые века

здесь

         ширился мат ломовика.

Вокруг ломовых бубнят наобум,

что это

            бумагу везут в Главбум.

А я убежден,

                     что, удар изловча,

добро везут,

                    разбив половчан.

Из подмосковных степей и лон

везут половчанок, взятых в полон.

А там,

          где слово «Моссельпром»

под молотом

                    и под серпом,

стоит

         и окна глазом ест

вотяк,

         приехавший на съезд,

не слышавший,

                         как печенег,

о монпансье и ветчине.

А вбок

           гармошка с пляскою,

пивные двери лязгают.

Хулиганьё

                 по кабакам,

как встарь,

                 друг другу мнут бока.

А ночью тишь,

                       и в тишине

нет ни гудка,

                    ни шины нет…

Храпит Москва деревнею,

и в небе

             цвета крем

глухой старухой древнею

суровый

             старый Кремль.

2

Не надо быть пророком-провидцем,

всевидящим оком святейшей троицы,

чтоб видеть,

                    как новое в людях роится,

вторая Москва

                       вскипает и строится.

Великая стройка

                          уже начата.

И в небо

              лесами идут

там

      почтамт,

здесь

         Ленинский институт.

Дыры

         метровые

                        по́том поли́ты,

чтоб ветра быстрей

                                под землей полетел,

из-под покоев митрополитов

сюда чтоб

                вылез

                         метрополитен.

Восторженно видеть

                                рядом и вместе

пыхтенье машин

                           и пыли пласты.

Как плотники

                     с небоскреба «Известий»

плюются

              вниз

                     на Страстной монастырь.

А там,

          вместо храпа коней от обузы

гремят грузовозы,

                            пыхтят автобу́сы.

И кажется:

                 центр-ядро прорвало

Садовых кольцо

                          и Коровьих вало́в.

Отсюда

            слышится и мне

шипенье приводных ремней.

Как стих,

              крепящий бо́лтом

разболтанную прозу,

завод «Серпа и Молота»,

завод «Зари»

                     и «Розы».

Растет представленье

                                   о новом городе,

который

             деревню погонит на корде.

Качнется,

               встанет,

                            подтянется сонница,

придется и ей

                      трактореть и фордзониться.

Краснеет на шпиле флага тряпица,

бессонен Кремль,

                            и стены его

зовут работать

                        и торопиться,

бросая

           со Спасской

                               гимн боевой.

РАЗГОВОР НА ОДЕССКОМ РЕЙДЕ ДЕСАНТНЫХ СУДОВ: «СОВЕТСКИЙ ДАГЕСТАН» И «КРАСНАЯ АБХАЗИЯ»

Перья-облака,

                       закат расканарейте!

Опускайся,

                  южной ночи гнет!

Пара

        пароходов

                         говорит на рейде:

то один моргнет,

                           а то

                                 другой моргнет.

Что сигналят?

                       Напрягаю я

                                         морщины лба.

Красный раз…

                       угаснет,

                                    и зеленый…

Может быть,

                    любовная мольба.

Может быть,

                    ревнует разозленный.

Может, просит:

                        — «Красная Абхазия»!

Говорит

             «Советский Дагестан».

Я устал,

             один по морю лазая,