Стихотворения 1910-1916 годов - [7]

И мне сказки теперь не нужны.

Искушенья и стыд, и вина

Улеглись под одной пеленой…

Только как себе буду верна,

Когда мальчик мой станет большой?

Он волшебное — спросит кольцо:

— Чем душа моя, — скажет, — жива?—

И увидит, что бледно лицо,

И услышит простые слова.

Ветер где-то вздохнул и затих,

Солнце низко над лесом стоит.

Это вечер слагает мой стих,

Это дух без святыни скорбит.

Июнь 1913

Strand

СОНЕТ

Нет меры горести, и благу, и смиренью…

«Расстанемся опять, — сказал он мне вчера, —

Все наши встречи — ложь. И ложь, что вы — сестра,

И простоты нет там, где нет забвенья».

И поднялось опять знакомое мученье,

Пронзавшее все дни и ночи до утра…

«Еще не волен я, и не пришла пора.

Быть может, через год придет освобожденье…»

Забыл, что нет годов, и дней осталось мало.

Измучен дух, последнее настало…

Но вдруг к ногам моим беспомощно приник.

И головой колен коснулся богомольно.

И долго мы сидели безглагольно,

Благословляя этот горький миг.

Апрель 1913

Москва

УЧИТЕЛЯ

Как много было их, — далеких, близких,

Дававших мне волнующий ответ!

Как долго дух блуждал, провидя свет,

Вождей любимых умножая списки,

Ища все новых для себя планет

В гордыне Ницше, в кротости Франциска,

То ввысь взносясь, то упадая низко!

Ты все прошли, — кто есть, кого уж нет…

Но чей же ныне я храню завет?

Зачем пустынно ты в моем жилище?

Душа скитается безродной, нищей,

Ни с кем послушных не ведя бесед…

И только в небе радостней и чище

Встает вдали таинственный рассвет.

1914

ДОМ

Люблю пойти я утром на работу,

Смотреть, как медленно растет мой дом.

Мне запах дегтя радостно знаком,

И на рабочих лицах капли пота.

Томясь от стрел и солнечного гнета,

Трепещет мир в сосуде голубом.

И слышится в усилии людском

Служения торжественная нота.

Благословен немой тяжелый труд

И мирный быт. Присевши у ограды,

Я думаю, как нужен нам приют,

Чтоб схоронить в нем найденные клады.

И каясь, и страшась земных уныний,

Уйти самой в далекие пустыни.

1914

СВЕТИЛЬНИК

Посв. Л. Г.

Крадусь вдоль стен с лампадою зажженной,

Таюсь во мгле, безвестность возлюбив,

Страшусь, что ветра позднего порыв

Загасит слабый пламень, мне сужденный.

Как бледен голубой его извив!

Как мир огромен — тайною бездонной,

Над ним взметнувшись и его укрыв,

Чуть тлеет свет, величьем уязвленный.

И вот рука, усталая, застыв,

В траву роняет светоч бесполезный.

И вспыхнет он на миг в ночи беззвездной,

Своим сиянием весь мир облив.

И вновь рука подъемлет и, лелея,

Несет в тиши дыхание елея.

Август 1914

Судак

РАЗЛУКА

Постой на миг. Расстанемся сейчас.

Еще мы близки. Я твоя подруга.

Дай руку мне. Как натянулась туго

Та жалость тонкая, что вяжет нас!

И ныне, как всегда, в последний раз,

И нет конца, нет выхода из круга,

И знать нельзя, чем кончится рассказ?

Зачем нужны мы были друг для друга?

Свою ли боль, тебя ли я любила?

Кругом пустыня — не взрастет могила,

Где скорбной мглою дышит тихий сад.

Еще рука трепещет, умирая,

А полые зрачки уж вдаль глядят,

Пустынное пространство измеряя.

«Ах, весна по улицам разлилась рекою!..»

Ах, весна по улицам разлилась рекою!

Все, что похоронено, — встало вновь живое!

Радостное, милое стережет нас где-то,

Хочется расспрашивать и не ждать ответа.

Отчего все близкие — самые далекие?

Есть ли еще где-нибудь терема высокие?

Что нам заповедано? Где наше призвание?

Правда ли, что слышится вновь обетование?

Эту смуту вешнюю не унять ответами!

Полон воздух песнями, снами недопетыми.

Стало все чудеснее, но и все забвеннее,

И спешат по улицам девушки весенние.

Весна 1914

Москва

«Все молчит моя дочь бледнолицая…»

Все молчит моя дочь бледнолицая,

А давно ль признавалась мне:

«Это тайна, но знаешь, царица я

Наяву, а совсем не во сне!

Я и добрая буду, и властная,

Мне не страшно, что мир так велик!

Для меня ничего нет опасного!»

И читала мне вслух свой дневник.

А теперь, обожженная думою,

Одинокая бродит везде,

Меж деревьями парка угрюмого,

В чьем-то темном, небрежном плаще.

И, когда мы сойдемся нечаянно,

Беспокойно следит ее взор.

Где-то дверь отворилася тайная

И за нею тревожный простор.

Я ж в беседке, листвою укрытая,

Свою горесть пытаюсь унять.

Гибнет царство ее позабытое,

И вина моя в том, что я мать.

Ты не знаешь, что все небывалое

Я могла бы принять и нести.

Твои косы тугие, усталые,

Чуть касаясь, легко расплести.

Я вечерние пела бы песенки,

Чтобы детский призвать к тебе сон.

Я молчу. Я спускаюсь по лесенке,

Уважая железный закон.

И садимся за стол, будто дружные,

А вести разговор все трудней.

И молчит моя мудрость ненужная

Перед тем, что свершается в ней.

Лето 1914

Судак

ИЗ КРУГA ЖЕНСКОГО (Полусафические строфы)

I. СПОКОЙСТВИЕ

Ты меня спросила, отчего ты мало

У меня огня и тоски любовной,

Отчего мой голос звучит так ровно

И нет в нем жала?

Я сама хотела любви мятежной,

Чтоб во встречах, взглядах зажглось волненье,

Но умею только просить прощенья

И быть покорной.

Я не раз искала себе услады,

Я любимое надевала платье,

Но чуть вспыхнет зарево, в миг объятья

Встает пощада.

Станет жалко так и себя, и друга, —

Как помочь потом в неотвязной муке?

Чтобы просто стало — разжавши руки

Выйти из круга.

Ты меня спросила, а я не знала,

Но теперь я знаю, что все — едино.

Растеклась любовь, затопив равнины,

И нет кристалла.

1914

II. ВИНА

Золотая осень бредет, чуть тлея,

По дорожкам сада со мною вместе.