Стихотворения, 1838–1846 гг. - [2]

Тайна

Расступись, гора, развались, гора,

Покажи мне, что в недрах твоих!

Что сокрыто в тебе, что таится в тебе —

Не богатство ли руд золотых?

Ты скажи мне, гора, ты поведай, гора,

Под тобою не клад ли лежит?

Иль не злато в тебе, не богатство в тебе,

А разросся гранит, да гранит?

Ты раскройся, судьба, развернися, судьба!

Покажи, что в твоей глубине!

Что грядущие дни – отдалённые дни —

В них назначены ль радости мне?

Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать?

Совершатся ль желанья мои?

Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске

Пить лишь горечь, не сладость любви?

Неподвижна гора, непреклонна судьба;

Что в них скрыто – неведомо нам.

Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт,

Вечной тайны не вскроет очам.

Это цепи души – жить незнанья в глуши

И смиренно ждать лучшей поры;

Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать,

Вскрыть утробу сей страшной горы?

Мечтание

Мечта роковая о деве мучительной

Кипит и в полночной тиши;

Мне льётся сиянье звезды вдохновительной,

Ты блещешь мне, солнце души.

К тебе, моей жизни светило прекрасное,

Я страждущим сердцем лечу,

И как мне не тяжко мечтание страстное,

Расстаться я с ним не хочу.

Чу! Слышу: сон входит ко мне невидимкою

И веет воскрыльем одежд;

Уже он коснулся волшебною дымкою

Моих тяготеющих вежд.

«Склонись, – он мне шепчет, – покой усладительной

На ложе прими от меня.

Для дум, для забот, для мечты сокрушительной

Довольно мятежного дня».

Нет, пусть целый свет с его чадами сонными

Вкушает сей полночи пир!

Отдельно живёт под своими законами

Влюблённых таинственный мир.

Своё и них сердце: оно не скрывается,

Как жалкое сердце других;

Всегда его свет в их очах разливается,

А жар его в сердце у них.

Оставь меня, сон. Ты коварен: желанного

Не дашь ты мне видения мне!

И образа милой, красою венчанного,

Не встречу в томительном сне!

Уйди от меня: ты на дашь упоения,

Не дашь мне божественных слёз,

И, может быть, злые несёшь сновидения

Иль тучи бессмысленных грёз.

Но если… В виденьях предстанет мне дивная…

О, сон поспеши превозмочь!

Пусть будет вся жизнь моя – ночь непрерывная,

Одна беспробудная ночь!

Будь долог, ты сон мой! Любви и беспечности

Блаженством мне грудь спеленай,

И с призраком милым в объятия вечности

Украдкой меня передай!

К (***)

От ранних лет судьба мне указала

Унылый, трудный жизни путь,

Мне чашу горести пить в тайне завещала,

И сила высшая мне долго заграждала

Молчанием уста и крепостию грудь.

Я не высказывал печали,

Я сердце прятал от людей…

Своею милостью они меня терзали,

Пугали ласкою своей!

Но чувствам замкнутым приют в груди стал тесен,

И, одичалые в глуши,

Они расторгли грудь!.. И звуки робких песен

Случайно вырвались из трепетной души…

И всё, что рок мне знать и чувствовать дозволил, —

Обманчивый восторг и горькую любовь,

И радость, и печаль, – я всё из сердца пролил,

И сердце стало пусто вновь!

И вот немногие страницы,

Вот те убогие листы,

Где ввёл я в мерные границы

Души заветные черты.

Здесь – быстрой юности живые заблужденья,

Златые грёзы бытия,

и сердца тщетные волненья,

Всё, чем богат, чем беден я!

Примите всё: мечты мои и слёзы,

Примите очерки и чувств и дум моих,

Где пред поэзией волшебной вашей прозы,

Бледнея, гаснет каждый стих!

Недоверчивость

Нет, нет! Душа моя не может

Любить и веровать вполне!

Меня, красавица, тревожит

Твоё внимание ко мне.

Я так привык к любви бесплатной

И к неприветливой судьбе,

Что счастье милым быть тебе

Мне дико, странно, непонятно;

В груди суровой и немой

Храня безрадостную твёрдость,

Я так привык питать тоской

Мою страдальческую гордость

И бед числом, числом потерь

Среди счастливцев величаться,

Что светлым счастием теперь

Мне было б стыдно наслаждаться.

Евгении Петровне Майковой

Усердный чтитель ваш и домосед угрюмой,

Летя за вами вдаль завистливою думой,

Спешу крылатою мгновенье изловить,

Чтоб искренним стихом ваш путь благословить.

Тревожною мечтой от Родины туманной

Я часто отлетал в тот край обетованной;

Хотелось, плакалось и думалось: «туда!»

И ныне я б желал подслушать иногда,

Как стонет и гремит благословленный Фебом

Широкий, русский стих под итальянским небом,

Когда его поёт, усвоив мощь и вкус

И прелесть тайную горациева слога,

Ваш первенец, служитель юный муз,

Наперсник сих богинь и соимённик бога!

Московские цыганы

Хор готов. Вожатый ярый

Вышел; волю ждал плечу:

Заиграло; вспыхнул старый!

Стал, моргнул, качнул гитарой,

Топнул, брякнул; – тише! чу!

Груша поёт: голосок упоительный

Тонкой серебряной нитью дрожит,

Как замирает он в неге мучительной…

Чу!.. Гром!.. Взрыв!.. Буря шумит.

Грянул хор, сверкнули брызги

От каскада голосов.

Пламя молний! Ветра взвизги!

Моря вой и шум лесов!

Град ударов звонкой сечи!

Перекрёстная гроза!

Огнь из уст! Из глаз картечи!

Пышут груди; ноют плечи;

Рыщут дикие глаза.

Вот запевает Лебедь – чародейка:

Звонкий напев её душу сквозит,

Льётся, как струйка, и вьётся, как змейка.

Ластится к сердцу и сладко язвит.

Чу!.. Свист!.. Вопль!.. Пожар трескучий!

Гармоническая брань!

То разинул хор гремучий

Полну бешеных созвучий

Раскалённую гортань!

Вот разгульный крик несётся:

«Мы живём среди полей!»

Весь в огне Илья трясётся,

Размахнётся, развернётся:

«Живо! Веселей!»

А вот «В тёмном лесе» – Матрёна колотит.

Колотит, молотит, кипит и дробит,

Кипит и колотит, дробит и молотит.