Стихотворения, 1817–1822 - [17]

К Катакази еду в дом.

Что за греческие бредни,

Что за греческой содом!

Подогнув под – ноги,

За вареньем, средь прохлад,

Как египетские боги,

Дамы преют и молчат.

«Признаюсь пред всей Европой,

Хромоногая кричит:

Маврогений толстожопый

Душу, сердце мне томит.

Муж! вотще карманы грузно

Ты набил в семье моей.

И вотще ты пятишь гузно,

Маврогений мне милей».

Здравствуй, круглая соседка!

Ты бранчива, ты скупа,

Ты неловкая кокетка,

Ты плешива, ты глупа.

Говорить с тобой нет мочи

Всё прощаю! бог с тобой;

Ты с утра до темной ночи

Рада в банк играть со мной.

Вот еврейка с Тадарашкой.

Пламя пышет в подлеце,

Лапу держит под рубашкой,

Рыло на ее лице.

Весь от ужаса хладею:

Ах, еврейка, бог убьет!

Если верить Моисею,

Скотоложница умрет!

Ты наказана сегодня,

И тебя пронзил Амур,

О чувствительная сводня,

О краса молдавских дур.

Смотришь: каждая девица

Пред тобою с молодцом,

Ты ж одна, моя вдовица,

С указательным перстом.

Ты умна, велеречива,

Кишеневская Жанлис,

Ты бела, жирна, шутлива,

Пучеокая Тарсис.

Не хочу судить я строго,

Но к тебе не льнет душа

Так послушай, ради бога,

Будь глупа, да хороша.

* * *

Недавно бедный мусульман

В Юрзуфе жил с детьми, с женою;

Душевно почитал священный Алькоран

И счастлив был своей судьбою;

Мехмет (так звался он) прилежно целый день

Ходил за ульями, за стадом

И за домашним виноградом,

Не зная, что такое лень;

Жену свою любил – Фатима это знала,

И каждый год ему детей она рожала

По-нашему, друзья, хоть это и смешно,

Но у татар уж так заведено.

Фатима раз – (она в то время

Несла трехмесячное бремя,

А каждый ведает, что в эти времена

И даже самая степенная жена

Имеет прихоти то эти, то другие,

И, боже упаси, какие!)

Фатима говорит умильно муженьку:

«Мой друг, мне хочется ужасно каймаку.

Теряю память я, рассудок,

Во мне так и горит желудок;

Я не спала всю ночь – и посмотри, душа,

Сегодня, верно, я совсем нехорошо.

Всего мне должно опасаться:

Не смею даже почесаться,

Чтоб крошку не родить с сметаной на носу

Такой я муки не снесу.

Любезный, миленькой, красавец, мой дружочек,

Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек».

Мехмет разнежился, собрался, завязал

В кушак тарелку жестяную,

Детей благословил, жену поцеловал

И мигом в ближнюю долину побежал,

Чтобы порадовать больную.

Не шел он, а летел – зато в обратный путь

Пустился по горам, едва, едва шагая;

И скоро стал искать, совсем изнемогая,

Местечка, где бы отдохнуть.

По счастью, на конце долины

Увидел он ручей,

Добрел до берегов и лег в тени ветвей.

Журчанье вод, дерев вершины,

Душистая трава, прохладный бережок,

И тень, и легкой ветерок

Всё нежило, всё говорило:

«Люби иль почивай!» – Люби! таких затей

Мехмету в ум не приходило,

Хоть он и мог. – Но спать! вот это мило

Благоразумней и верней.

За то Мехмет, как царь, уснул в долине;

Положим, что царям приятно спать дано

Под балдахином на перине,

Хоть это, впрочем, мудрено.

ВЯЗЕМСКОМУ

Язвительный поэт, остряк замысловатый,

И блеском колких слов, и шутками богатый,

Счастливый Вяземский, завидую тебе.

Ты право получил, благодаря судьбе,

Смеяться весело над Злобою ревнивой,

Невежество разить анафемой игривой.

* * *

Эллеферия, пред тобой

Затмились прелести другие,

Горю тобой, я вечно твой.

Я твой на век, Эллеферия!

Тебя пугает света шум,

Придворный блеск неприятен;

Люблю твой пылкий, правый ум,

И сердцу голос твой понятен.

На юге, в мирной темноте

Живи со мной, Эллеферия,

Твоей красоте

Вредна холодная Россия.

* * *

Примите новую тетрадь,

Вы, юноши, и вы, девицы,

Не веселее ль вам читать

Игривой Музы небылицы,

Чем пиндарических похвал

Высокопарные страницы

Иль усыпительный журнал,

Который был когда-то в моде,

А нынче так тяжел и груб,

Который вопреки природе

Быть хочет зол и только глуп.

* * *

О вы, которые любили

Парнасса тайные цветы

И своевольные мечты

Вниманьем слабым наградили,

Спасите труд небрежный мой

Под сенью покрова?

От рук Невежества слепого,

От взоров Зависти косой.

Картины, думы и рассказы

Для вас я вновь перемешал,

Смешное с важным сочетал

И бешеной любви проказы

В архивах ада отыскал…

ДИОНЕЯ

Хромид в тебя влюблен; он молод, и не раз

Украдкою вдвоем мы замечали вас;

Ты слушаешь его, в безмолвии краснея;

Твой взор потупленный желанием горит,

И долго после, Дионея,

Улыбку нежную лицо твое хранит.

* * *

Если с нежной красотой

Вы чувствительны душою,

Если горести чужой

Вам ужасно быть виною,

Если тяжко помнить вам

Жертву тайного страданья

Не оставлю сим листам

Моего воспоминанья.

ДEНИСУ ДАBЫДОВУ

Певец-гусар, ты пел биваки,

Раздолье ухарских пиров

И грозную потеху драки,

И завитки своих усов;

С веселых струн во дни покоя

Походную сдувая пыль,

Ты славил, лиру перестроя,

Любовь и мирную бутыль.

Я слушаю тебя и сердцем молодею,

Мне сладок жар твоих речей,

Печальный снова пламенею

Воспоминаньем прежних дней.

Я всё люблю язык страстей,

Его пленительные звуки

Приятны мне, как глас друзей

Во дни печальные разлуки.

* * *

Вот Муза, резвая болтунья,

Которую ты столь любил.

Раскаялась моя шалунья,

Придворный тон ее пленил;

Ее всевышний осенил

Своей небесной благодатью

Она духовному занятью

Опасной жертвует игрой.

Не удивляйся, милый мой,

Ее израильскому платью

Прости ей прежние грехи

И под заветною печатью

Прими опасные стихи.

ГЕНЕРАЛУ ПУЩИНУ

В дыму, в крови, сквозь тучи стрел

Теперь твоя дорога;

Но ты предвидишь свой удел,