Стихотворения, 1817–1822 - [15]

Но Брут восстал вольнолюбивый:

Ты Кесаря сразил – и мертв объемлет он

Помпея мрамор горделивый.

Исчадье мятежей подъемлет злобный крик:

Презренный, мрачный и кровавый,

Над трупом Вольности безглавой

Палач уродливый возник.

Апостол гибели, усталому Аиду

Перстом он жертвы назначал,

Но вышний суд ему послал

Тебя и деву Эвмениду.

О юный праведник, избранник роковой,

О Занд, твой век угас на плахе;

Но добродетели святой

Остался глас в казненном прахе.

В твоей Германии ты вечной тенью стал,

Грозя бедой преступной силе

И на торжественной могиле

Горит без надписи кинжал.

* * *

Всё так же ль осеняют своды

Сей храм Парнасских трех цариц?

Всё те же ль клики юных жриц?

Всё те же ль вьются хороводы?

Ужель умолк волшебный глас

Семеновой, сей чудной Музы?

Ужель, навек оставя нас,

Она расторгла с Фебом узы,

И славы русской луч угас?

Не верю! вновь она восстанет.

Ей вновь готова дань сердец,

Пред нами долго не увянет

Ее торжественный венец.

И для нее любовник? славы,

Наперсник важных Аонид?

Младой Катенин воскресит

Эсхила гений величавый

И ей порфиру возвратит.

* * *

Я не люблю твоей Корины,

Скучны любезности картины.

В ней только слезы да печаль

И фразы госпожи де Сталь.

Милее мне живая младость?

Рассудок с сердцем пополам,

Приятной лести жар и сладость,

И смелость едких эпиграм,

Веселость шуток и рассказов,

Воображенье, ум и вкус.

И для того, мой Безобразов

К тебе

* * *

«Хоть впрочем он поэт изрядный,

Эмилий человек пустой». —

«Да ты чем полон, шут нарядный?

А, понимаю: сам собой:

Ты полон дряни, милый мой!»

В. Л. ДАВЫДОВУ

Меж тем как генерал Орлов

Обритый рекрут Гименея

Священной страстью пламенея,

Под меру подойти готов;

Меж тем как ты, проказник умный,

Проводишь ночь в беседе шумной,

И за бутылками Аи

Сидят Раевские мои

Когда везде весна младая

С улыбкой распустила грязь,

И с горя на брегах Дуная

Бунтует наш безрукой князь…

Тебя, Раевских и Орлова,

И память Каменки любя

Хочу сказать тебе два слова

Про Кишинев и про себя.

На этих днях, среди собора,

Митрополит, седой обжора,

Перед обедом невзначай

Велел жить долго всей России

И с сыном Птички и Марии

Пошел христосоваться в рай…

Я стал умен, я лицемерю

Пощусь, молюсь и твердо верю,

Что бог простит мои грехи,

Как государь мои стихи.

Говеет Инзов, и намедни

Я променял парнасски бредни

И лиру, грешный дар судьбы,

На часослов и на обедни,

Да на сушеные грибы.

Однако ж гордый мой рассудок

Мое раскаянье бранит,

А мой ненабожный желудок

«Помилуй, братец, – говорит, —

Еще когда бы кровь Христова

Была хоть, например, лафит…

Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова,

А то – подумай, как смешно!

С водой молдавское вино».

Но я молюсь – и воздыхаю…

Крещусь, не внемлю Сатане…

А всё невольно вспоминаю,

Давыдов, о твоем вине…

Вот эвхаристия другая,

Когда и ты, и милый брат,

Перед камином надевая

Демократической халат,

Спасенья чашу наполняли

Беспенной, мерзлою струей,

И за здоровье тех и той

До дна, до капли выпивали!…

Но те в Неаполе шалят,

А та едва ли там воскреснет…

Народы тишины хотят,

И долго их ярем не треснет.

Ужель надежды луч исчез?

Но нет! – мы счастьем насладимся,

Кровавой чашей причастимся

И я скажу: Христос воскрес.

ДЕВА

Я говорил тебе: страшися девы милой!

Я знал, она сердца влечет невольной силой.

Неосторожный друг! я знал, нельзя при ней

Иную замечать, иных искать очей.

Надежду потеряв, забыв измены сладость,

Пылает близ нее задумчивая младость;

Любимцы счастия, наперсники Судьбы

Смиренно ей несут влюбленные мольбы;

Но дева гордая их чувства ненавидит

И очи опустив не внемлет и не видит.

КАТЕНИНУ

Кто мне пришлет ее портрет,

Черты волшебницы прекрасной

Талантов обожатель страстный,

Я прежде был ее поэт.

С досады, может быть, неправой:

Когда одна в дыму кадил

Красавица блистала славой,

Я свистом гимны заглушил.

Погибни злобы миг единый,

Погибни лиры ложный звук:

Она виновна, милый друг,

Пред Селименой и Моиной.

Так легкомысленной душой,

О боги! смертный вас поносит:

Но вскоре трепетной рукой

Вам жертвы новые приносит.

К МОЕЙ ЧЕРНИЛЬНИЦЕ

Подруга думы праздной,

Чернильница моя;

Мой век разнообразный

Тобой украсил я.

Как часто друг веселья

С тобою забывал

Условный час похмелья

И праздничный бокал:

Под сенью хаты скромной,

В часы печали томной,

Была ты предо мной

С лампадой и Мечтой.

В минуты вдохновенья

К тебе я прибегал

И Музу призывал

На пир воображенья.

Прозрачный, легкой дым

Носился над тобою,

И с трепетом живым

В нем быстрой чередою

Сокровища мои

На дне твоем таятся.

Тебя я посвятил

Занятиям досуга

И с Ленью примирил:

Она твоя подруга.

С тобой успех узнал

Отшельник неизвестный…

Заветный твой кристал

Хранит огонь небесный;

И под вечер, когда

Перо по книжке бродит,

Без вялого труда

Оно в тебе находит

Концы моих стихов

И верность выраженья;

То звуков или слов

Нежданное стеченье,

То едкой шутки соль,

То Правды слог суровый,

То странность рифмы новой,

Неслыханной дотоль.

С глупцов сорвав одежду,

Я весело клеймил

Зоила и невежду

Пятном твоих чернил…

Но их не разводил

Ни тайной злости пеной,

Ни ядом клеветы.

И сердца простоты

Ни лестью, ни изменой

Не замарала ты.

Но здесь, на лоне лени,

Я слышу нежны пени

Заботливых друзей…

Ужели их забуду,

Друзей души моей,

И им неверен буду?

Оставь, оставь порой

Привычные затеи,

И дактил, и хореи

Для прозы почтовой.

Минуты хладной скуки,

Сердечной пустоты,