Стихи - [11]

К окошку и глаза купали

В перроне, где к дверям припав,

Звонила в колокол ручища,

И тут же двигался состав,

Колесами заскрежетав

И переваривая пищу.

У всех, у всех еда была

И это нас не волновало -

Там на пути нас ожидала

Коломенская пастила.

И пряники — вкуснее нет,

Но главное, чтоб люди знали,

Что на голутвинском вокзале

Нас, пассажиров, ждет обед.

Какой обед? Представьте люди,

Накрытый стол на сто персон

И вам спешит подать гарсон

Жаркое вкусное на блюде,

А не котлету в сухарях.

И вместо третьего — компота,

Подаст вам сказочное что-то.

Но вы едите н? ????,

И быстро мчитесь по перрону.

Прощай Голутвино, пора,

Пора, до своего двора.

И вот, мы скачем из вагона

И через зал, во двор, скорей,

Где ждет нас, словно бог Ярило

С любимой тройкою Гаврила

Наш друг, любимец всех зверей.

Он весь пуржистый, весь ненастный...

Но мы уже сидим в санях,

И мы летим, мы на конях,

Туда, туда, где жизнь и счастье!

II

Был брат и я белоголовы,

Ходили летом босиком

И не боялись сквозняков,

Хоть часто были нездоровы.

Да, ежегодно мы болели:

Нас одевали в свитера

И мы, как золушка, с утра

Сквозь окна на зиму глядели.

Нам мерили температуру.

Но мы старались обмануть

И непонятливую ртуть

Для всех невидимо — стряхнуть

И показать свою натуру.

Как было летом идеально -

С утра бросала я постель,

Хотя хотелось на качель

И мчалась быстренько в купальню.

И мылась, и купалась вдоволь

Под птичий и собачий гам,

Под непрерывный тарарам

Скота бегущего по мосту...

Летом я шла спокойно в дом,

Где самовар стоял красиво

И нам доказывал спесиво,

Что вкуснота совсем не в нем,

А в молоке, что из подвала,

И в хлебе, с маслом на куске,

Который в тетиной руке

Всегда казался идеалом.

Нам тетя маму заменяла

Что далеко жила от нас,

С тех пор, как с папой разошлась

И мы к Богдановым попали.

Когда войну провозгласили

Был папа призван, но потом

По сердцу был освобожден,

Избавившись от всех насилий.

Вот тут-то папина сестра

Взяла от папы навсегда нас.

И к нам ужасно привязалась.

Она всегда была добра

А дядя, муж ее бесценный,

Был тоже бесконечно мил,

В халате, с бархатом [????] ходил,

И песнь мурлыкал неизменно.

Он пел нам про «Henri le quatre,

qui eut le triple et bon talant -

pour etre toujour un vert galant

Ce diable Henri, Henri le quatre.»

III

Еще была у дяди Саши

Чудная, дикая сестра.

Она была худа, остра

И белая, как простокваша.

Нас совершенно не касаясь,

Она жила не как семья.

Однажды увидала я,

Как та, раздевшись и босая,

В присутствии людей, домашних,

Ужасно громко хохоча,

Ключами яростно бренча,

В роскошной розовой рубашке,

Усевшись к Ваське на колени,

В беседке, около ворот,

Смотря в его открытый рот,

Звала к себе на день рожденья.

Вот эту сцену наблюдали:

Гаврила, повар Ермолай,

Конторщик старый Николай

И наша нянюшка Наталья.

Но тут возникла тетя Маня

И все вскочили и ушли,

А тетю Надю увели,

Оставив Ваську без вниманья.

А тот был вроде истукана:

Смешок в глазах, раскрытый рот...

И я шепнула: «Обормот,

Сейчас похож ты на барана».

Тут тетя Маня вышла снова,

И объяснила, что почем,

Что Вася вовсе не при чем,

А тетя Надя — нездорова...

Еще случился странный случай:

Сидела на крылечке я,

А рядом Наденька моя,

Вдруг потемневшая, как туча.

Обняв меня, как друг, за плечи

Мне пальцы сжав рукою клейкой,

Клялась, что Манька, та злодейка

Что мучит Надю и калечит.

- «Какая Манька? Наша тетя?...»,

А та всё тоже - «Интриганка!

При ней я словно самозванка,

Не знаю, как вы с ней живете!

Я здесь одна, лишь брата ради.

Потом всю правду вы поймете....»

Тут вновь явилась наша тетя,

И убежала тетя Надя.

IV

Бывало горничная наша,

Когда начнет рычать, как лев,

Напоминала королев.

Уж такова была Дуняша.

Но дядя Саша был упрям

И говорил: - «Такая рожа,

На всех зверей она похожа,

А главное — на обезьян.

Увы, такую королеву

Давно бы шельмовал народ,

У нас же все наоборот.

Спасибо, хоть она не дева».

А сын ее, великий Степа

За долгий школьный год ученья,

Решил, что кончено ученье,

Теперь он покорит Европу.

Его дражайшая мамаша

Жила под нами, в тихом месте,

Теперь же, с тетей Надей вместе,

Оно соседкой стала нашей.

Нас разделял лишь коридорчик,

Внизу был дядин кабинет,

И очень милый туалет,

Где возле зеркала узорчик.

И вот, в какое-то однажды,

Мы ночью услыхали крик.

Конечно, мы вскочили вмиг,

Влетели к Наденьке и каждый

Тут завопил, как пес побитый: -

Была пред нами тетя Надя,

В ночном торжественном наряде

Перед окошком в ночь открытым,

А там, Дуняшенька орала,

Как пума, изогнувшись вся,

На собственной косе вися,

Что тетя Наденька держала.

И вдруг на ум пришло ей пенье:

Мы обмерли, но кто-то там,

Внизу, вдруг лестницу достал

И вверх поднялся по ступеням.

И мы увидели, как Вася

С косы Дуняши руки снял,

Потом ее к груди прижал,

А Надя смехом залилася.

И все мы тут же разоглись,

И спать легли, и не слыхали,

Как тетю Надю одевали

И как с ней дальше обошлись.

Нам только утром объяснили

Что тетю Наденьку пришлось

Уговорить пожить нам врозь,

В коляску с Васей посадили,

Взмахнул Гаврила вожжи с болью

И наконец, ура, ура!

Помчалась тройка со двора

С Васяткой, Надей и любовью.

V

Но мы подробностей не знали,

Хотя слыхали про любовь,

Лишь я просила вновь и вновь

Сказать мне, нянюшку Наталью.

Она ж Богдановых любила,

У них служила с крепостных,

Господ не ведала иных,

Сама за Наденькой ходила,