Стихи - [2]

Вот Облако медленно сходит со склонов

И Огненный столп обнимает в низине.

В песчаное стеклышко видишь Творца ты.

Все просто, чудес никаких не случалось,

Пророчество в сводах воздушной палаты

Ни старше, ни младше — таким и осталось.

Дерево в Хацеве [2]

Когда, что солома, песок полыхает,

Напрасно светило неслыханной мощи

Двухтысячелетнее древо пытает:

Его окружает круг тени, круг нощи.

Оно свои ветви в суглинок вогнало

В борьбе вековой наподобие свода.

Когда-то, наверно, оно засыпало

Под сказ о скитаньях Пустынного Рода.

Я ухо к стволу приложил. Что-то в древе

Молило: «Спаси, мне постыла темница!»

Топор бы! Взрубить бы жужубу в Хацеве!

А вдруг моя грусть в той жужубе томится…

«Лисы Негева» [3]

Как лисы глядят, чьи хвосты поджигая,

Самсон истребил филистимлян станицы:

Скалистые торсы, щетина стальная —

Как будто сошли с пожелтевшей страницы.

По зову Синая к нему на вершины

С Днепра, и Дуная, и Вислы явились

Из тел своих вылепить, словно из глины,

Пророков черты, что в той глине таились.

Знакомы едва, и молитвы забыты,

Лишь буквы сидура спаслись от изъятья.

Но Голос, в горючем терновнике скрытый,

Сплотил этих лис, и теперь они — братья.

Орлы

Орлица, как будто волчица (крылата

От злости), бросается, сдавленно лая,

Ко мне, и укрытье, где дремлют орлята

В росистой тени, от меня защищая.

Но тут же мой камень встречает орлица,

И вот уж пробит неприступности щит им,

И, вскинув крыло, камнем падает птица,

Орлят укрывая крылом перебитым.

И прежде чем прочь от нее разбегутся,

Все в искрах затменья, земля с небесами,

Птенцы сквозь росистый свой сон проклюются,

Бескрыло взлетят и спасут ее сами.

Вади Джерафи

Прославлено вади Джерафи семижды

Истонченным золотом эха, как в сказе

(«Умножатся зов и прозванье семижды»),

Поведают вам бедуины в экстазе.

Какое же слово пущу я кружиться

Под синью небес в этом каменном стаде?

Душа колокольчиком — «жить!» — разразится,

И семь раз ответит ей колокол вади.

И там же, где «жить!», расколовшись о скалы,

Семь раз отзовется семью именами,

Семь пойманных солнц отразятся и, алы,

Расплавят как медь смерть семью пламенами.

Рыжевласые города

Я зрел города из пламен мускулистых

(Географы их не видали доныне).

Творенья мелодий неистово-чистых,

Они самовольно явились в пустыне.

Они самовольно себя оградили,

Из лавы себя отливали в Негеве

И сами по воле своей возводили

Укрытие голым Адаму и Еве.

Они, рыжевласые, первое время

Дышали безлюдными, мирными снами.

Потом в них взойдет рыжевласое племя,

Рожденное жадными их пламенами.

Кости Иосифа

«Здесь кости Иосифа к синим вершинам

Пронес Моисей по дорогам Исхода».

Заныло вдруг сердце: никак не свершить нам

Последнюю волю Пустынного Рода.

Иосифа кости еще не остыли,

А мы их забыли под пеплом местечек,

И с ними — молитвы, и сказки, и были,

И вечный огонь просторечных словечек.

Иосифа кости — и тут, под песками,

И там, под землей мазовецкого поля, —

Остались друг другу они чужаками,

Как нож они режут, блестят как уголья.

И не увидите дождя

Не увидите ветра и не увидите дождя,

а долина сия наполнится водою.

4 Цар., 3, 17-18

Не видно дождя, нет ни тучки над нами,

В огне по пескам бред бредет наугад, и —

Потоки несутся со скал скакунами,

Галопом, гоп-гоп, по костлявому вади!

Куда? Их в засаде держала округа.

Теперь они, вязи гранита взрезая,

В лоб, наперерез атакуют друг друга,

Алмазным кинжалом друг друга пронзая.

Не долго продлилось их сочное время.

Исчезли. Но вади хранит их приметы:

Травинки, от влаги проросшее семя,

Зеленые, длинные шлейфы кометы.

Рас-аль-Накиб [4]

Из блещущей пряжи созвездий плетома,

Сеть ночи ныряет c небесного ската,

Цепляет за острые скалы Эдома

И ловит их искры в заливе Эйлата.

Поймала, и кто-то ее выбирает,

Опять опустилась и черпает снова

В разломах Мидьяна и снова ныряет,

Теперь — на ловитву поэта и слова…

Вот-вот — и поймала. Со словом лечу я

В сети, что из пряжи созвездий плетома,

Под нами молчанья снуют, слов не чуя,

Над — Красное море и скалы Эдома.

Олени у Красного моря

Закат не сдается, все тлея и тлея

На море, и входят, изысканно кротки,

В чертог водопоя, невинно алея,

Олени — унять пересохшие глотки.

Бросают на берег шелко́вые тени,

Склоняют скрипичные длинные лица

И лижут прохладные кольца олени,

Чтоб так в тишине с тишиной обручиться.

Напились и — прочь. На песке остаются

Следы, розовея. И входят в печали

Олени заката, и пьют не напьются

Молчанием тех, что уже убежали.

Скелет корабля

Кораллы, моллюски скрывали века́ми

Скелет корабля, что служил Соломону,

Но волны его оживляют губами,

В песке он тоскует по водному лону.

И пальма над ним словно мачта под ветром,

Сцепляются кости, сплетаются тросы,

И движется он по песку метр за метром…

И — Б-же! — на нем оживают матросы.

Песок они веслами пенят, как воду.

Вот — Красное море, два шага, не боле…

Проклятье! Не сдвинуться им ни на йоту.

Стоят они там, где стояли дотоле.

Эйлат

Волна красноморская нынче хвалила

Себя на глазу голубом до заката:

«Ходили по мне корабли, что светила,

В Израиль везли груз офирского злата.

Теперь завлекают пловцов они в море,

И те возвращаются лишь в сновиденья…»

— Волна, корабли эти встретишь ты вскоре,

Поднимут они паруса Воскрешенья.

Тогда поплывут с ними в разные страны

И притчи царя, и синайская лира,