Стихи [Сборник] - [3]

Я, вызванный вами к интиму терзаний,

Ласкаю жемчужину вздохом опальным…

Растленьем заверчены детских лобзаний —

О, станем ли плотью вертячки обвальной?..

Песнь пастуха

Рассвет встречаю я в моих холщовых,

Кончаю ночь ленивыми я щами.

Гремит ведра неломаная дужка,

И жажды нецелованой устами

Вкушаю молока парного кружку.

Усердно дятел сыплет дробь пристуков

По ветхому стволу плакучей ивы.

Рыбачка-бабушка влачит в раздумье невод,

Где ни пескарика, а только тины горсть.

Прощание с коровами хозяек…

Иду пасти!

И клич беспечный петел

Мне шлёт вослед.

Опубликовано под псевдонимом «Никон».

Песнь пилигрима

Коряковка — мусор да семечки.

Застойное помнится времечко.

Набор суповой и коровий язык,

Талоны давались на импортный шпик.

Мне нравилась женщина-повар

В столовой, где матерный говор.

Две порции жидкой сметаны,

А я ей за то — комплиманы…

У ней на замужество виды —

А я будь доволен ставридой,

Варёной, несвежей, с подливкой.

Коряковка — пенка и сливки

Твои обернулися лажей.

Я в новый костюмчик обряжен,

По чести озлясь за опивки,

Уехал с её саквояжем.

Опубликовано под псевдонимом «Никон»

Песнь Живых Бомб

Играли в кости, свой меря час,

Когда нам старший дослал приказ:

«Спешите к боингам! Пять и шесть!

В девятый входит Ислама месть!»

Большие деньги, коммерц-расчёт:

Нам биржа тайно открыла взлёт.

Банкиры Штатов на каждый цент

Под наши жизни возьмут процент.

С Ислама братством вошли в союз:

Живые бомбы — валюты груз!

World Trade Center — в трубе кредит!

Тебя пришили на Wall Street.

В Коране суры под знаком плюс —

И суммы, суммы! А жизней груз

Полезен таинствам векселей…

Бросок наш выгоден CIA!

Играют в кости, а ставка — ад.

Банкиры Штатов стригут джихад!

В приходов книжице — сам Коран,

Война, наркота, Афганистан.

Опубликовано под псевдонимом «Никон»

15 ноября 2001

* * *

Почему я не просто влюблён?

Почему всё безвылазно хуже?

Инфернальностью Ким Зелигзон

И принижен я, и обужен.

Стало сердце моё, как желе,

Где томится куриная ножка.

Я с горчинкою пью бужоле,

А другого хочу хоть немножко…

Уж не стану широким вовек,

Сколько б устриц с сотерном ни пробовал —

Остроты Вашей пламенный снег

И глинтвейн обращает в хлёбово…

Может, внешне я тот же Фанфан,

Заедаю рокфором шабли —

Но сердечных побед чемодан

Унесло, будто лодку в отлив.

Что мне вкрадчивость тайн Тюильри,

Что мне бархатный лоск Фонтенбло —

Если бликом смущённой зари

Ким не тронет Тюльпану стебло?

Сердоликовые бусы

Любимой Kim Seligsohn.

Быть царём не по мне — даю слово я.

Шансонье не в ладах с Валуа.

Я — иной! — вас одел бы в лиловое,

Из нарциссов бы сплёл вам боа.

Вы мне нравитесь трепетно-дикою,

Вашей шейке пошёл бы янтарь.

На серёжки бы дал сердолики я.

Не тушуйтесь: я всё-таки царь.

Я сравню вас с весеннею вишнею

И, цветя, обовью гладкий стан…

Объяснять дале вроде излишне:

Вы же видите — не истукан.

Мои кольца и впрямь как опасны.

Снисходительный дарите вздох?

Ваши губки в усмешке прекрасны!

Царь я, царь без подколки — Горох.

Соловьиное подворье

Где базар у дороги железной,

Где редиска и в бочке квас,

По ночам где палят из обрезов,

Там баллада моя началась.

Это место зовётся баном —

Не деревня, не город, не стан…

Весь в бараках, сараях и ямах,

Мой непонято-выспренний бан.

У помойки на сваленных шпалах

В будний вечер, в воскресный день

Гомонится народ бывалый,

Огурцом заедает портвейн.

Там селёдочный хвост и картошка

Обессмертили праздничный стол,

В самогонной страде суматошной

Облегчает похмелье рассол.

Там мазутом подёрнуты лужи,

Свищут камни в глаза поездам…

Никому ты на свете не нужен,

Мой обвенчанный с вечностью бан!

Как и ты, я без роду и племени,

Не начала творю, не концы…

Мне поют о раздробленном времени

Паровозы — твои гонцы.

И когда выйду в жители палубы

В океан сеять пепел за борт,

Мне проглянет в закате опаловом

Несравненный банской натюрморт.

Бугуруслан, 1973

* * *

В умильной юности любил я чемоданы,

Вино картлинское и к плову крепкий чай.

Вели знакомства из вагона-ресторана

В сады восточные, где зрела алыча.

Барашек жареный, халва, медовый финик,

Зурна и вычурность экстазных лебедей!

Играл я в шахматы не хуже, чем Ботвинник,

И побеждал всегда в погонах дупелей.

Но только сказочной в нетронутой печали

Осталась юная на ложе из цветов…

Бакланы толпами послушно припадали

К стопам неслыханно преступной из бабцов.

Тарту, 1979

* * *

В винный я бочонок

Сок налью алоэ:

Явится волчонок

Горечь пить со мною.

Мой невинноокий,

Томный и лукавый!

Уж неодинокий —

Я сосу отраву…

Не желаю — грубо,

Не хочу и лада.

Блещущие губы —

О, как вас мне надо!

Поведи на царство,

Где цветёт алоэ,

Где таятся яства

Ветреного зноя.

Пусть бы ландыш чистый

Ножка попирала!

Хищник бархатистый —

Дар для пъедестала.

Я склонюсь по-рабски —

Прикажи, волчонок! —

Выпью без опаски

Пустоты бочонок…

Вино дельфинов

Ты помнишь джанкойский кагор?

Песочка горячую соль,

молочно-парную волну,

банан изо рта и ко рту?

Как ты обращалась в блесну,

а я был ловцом, и от дна

взмывали мы к нежному дну?

Ты сказки плела про Баку —

по-детски наивно-дерзка —

дала мне корму величать

капризной и вёрткой княжной.

Я трогал нескромный кунжут,

и бросила ты свысока,

что может напруженный жгут

не выдюжить злого рывка…

Мы пьяно удили стихи,

возвышенно-тонко княжна

вводила в грехи и грехи…

Была ты — поэт и дельфин