Стихи - [107]

1 апреля мы, однако, отпраздновали при большом стечении народа.

И в Ленинграде, на доме, где жил К.И., Союз установил доску. Хлопоты об этом велись (не нами) семь лет. Ни я, ни Люша на открытии не присутствовали, ибо оно осуществилось внезапно. (Доску с нами не согласовывали.) Открывал наш дорогой друг, Алексей Иванович. Прислал мне телеграмму: «Полчаса назад я своею рукой…».

Пожалуйста, пишите. Я тоже буду.

Л.Ч.

111. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской 25 сентября 1983"

Дорогая Лидия Корнеевна!

Целый месяц никак не соберусь написать Вам. И вообще никак не соберусь.

Отвратительно постоянное ощущение болезни, ограниченности дозволенного. Все это непривычно и занимает мысли. Ведь я с детства не болел толком. А глазные операции как-то весело прошли. (Хотя, правда, теперь вспоминаю, что целое лето мучился тоской.)

Объективно (т. е. кардиограммы) состояние медленно улучшается. Субъективно этого почти не чувствую. Сплю только хорошо.

Пришлось все же сделать несколько срочных работ. Писалось с трудом. Я несколько отупел. Отупел настолько, что стал читать детективы, которых сроду не читывал.

Приходится гулять, чего я не люблю. Я люблю куда-нибудь идти. А здесь совершается моцион. И это настолько раздражает, что ни одна строка не приходит в голову.

Но я слишком заболтался о своих болезнях. Хочется узнать, какие новости у Вас. Что с домом? Работаете ли? Как здоровье? Что известно об А[ндрее] Д[митриевиче]?

Здесь все время стояли чудесные погоды. Пахнет осенним морем. Деревья только начинают желтеть. А в саду слышен «звук осторожный и глухой»1 падающих яблок.

Жить бы да радоваться.

Но одолевают разные заботы. Варвара удрала из Тарту, куда поехала поступать в университет. Надо устраивать ее на работу. У Петьки обычный осенний кашель, у Пашки бронхит. А Галя совсем умученная и тоже чувствует себя скверно.

А тут еще с деньгами туго (на последние купил верхний этаж здешнего дома, т. к. соседство было невыносимое).

После восьми лет разных оттяжек вышла, наконец, моя книжка поэм в «Сов[етской] России»2. Я больше удивился, чем обрадовался.

Пришлю Вам для коллекции, как только получу экземпляры.

Это, пожалуй, единственная положительная новость. На этой оптимистической ноте — справедливость, в конце концов, торжествует (в сильно урезанном виде) — заканчиваю письмо.

Привет Люше и Фине. От Гали — Вам.

Ваш Д. Самойлов

1 Из стихотворения О. Мандельштама «Звук осторожный и глухой / Плода, сорвавшегося с древа…»

2 Давид Самойлов. Времена. Книга поэм. М.: Сов. Россия, 1983.

112. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову 6 октября 1983

6/X 83 Переделкино

Дорогой Давид Самойлович. Невеселое письмо я получила от Вас и, признаюсь, развеселить мне Вас нечем. Очень потрясла меня смерть Элико1 — я воспринимала ее всегда еще далекой от смерти. Она молодилась, щебетала, даже лепетала. Правда, я видела, что везет она на себе, при щебете и лепете, очень тяжелые возы. Как всякий замечательный человек, Алексей Иванович отнюдь не сахар. Он и застенчив, и деликатен, и резок, и самолюбив, а к старости стал обидчив и придирчив. При благородстве и доброте — и несправедливым бывает. Люблю я его крепко — ведь мы познакомились, когда мне было 20, а ему 19. Очень я его хорошо помню в разные периоды его — да и своей! — жизни. Встреча с Элико совсем его перевернула. При светском щебете, лепете, модничанье и пр. она оказалась весьма твердой особой. Она его полюбила, но поставила условие — вылечиться. И он лег на 3 месяца в больницу и вылечился.

Потом — «Наша Маша»2, постепенно — слава и деньги, ГДР и Венгрия — и — болезнь Маши.

Что будет с Ал[ексеем] Ив[ановичем] и Машей теперь? Она уже 7 лет не выходит на улицу. В квартире не может оставаться одна. Они при ней чередовались — Элико и Ал. Ив. Что будет теперь? У Ал. Ив. стенокардия и, кроме того, худо с глазами. Не говоря уж о горе.

Меня очень унизило в собственных моих глазах, что я оказалась не в силах ехать на похороны. 1) Это было нужно (ему). 2) Мне самой этого хотелось.

Вот уже второй раз я НЕ делаю то, что должна и чего хочу. Я не поехала в Л[енингра]д на открытие доски КИ, на нашем доме — там, где Корней Иванович, я и все мы жили 20 лет.

Вот это и есть главное настоящее унижение старости, милый друг, — не делаешь ни для себя, ни для других того, что должно, и того, что хочешь. Что сознаешь должным и желанным.

Вы спрашиваете про А[ндрея] Д[митриевича]. Сведения у меня скудны и неточны, извращены, но я понимаю: плохо и будет все хуже. Я у нее [Е.Г. Боннэр] была: перемена страшная; физическая: худоба, старость. И у двери мальчики, и паспорт из сумки — тоже без перемен. Впрочем, в меня они уже имели много случаев вглядеться. Но каждый раз снова… А она лежала пластом.

Вы спрашиваете, что с дачей. Ничего решающего. Думаю, октябрь и ноябрь мы проживем спокойно. Ремонт окончен — хоть картину пиши. Самое красивое здание в мире — на мой взгляд. Даже сад мы успели привести в порядок — посадили цветы там, где они росли. Вот только яблони и вишни вымерзли.

Если Вы связаны с лавкой писателей и если Вас это интересует — закажите себе «Воспоминания о КЧ» — они вторично вышли в изд. «Советск[ий] писатель». Там много нового, а главное — отличные фотографии.