Стихи - [9]

Мы так и условились — лучше не надо.

И время прошло, как большая вода.

...Но как посчитаешь себя виноватым

за то, что девчонку не встретил тогда?

Она отыскала проулок знакомый,

пошла осторожно в далекий конец,

но так и не видела нужного дома,

тревожно задумавшись обо мне.

И я, как слепой, по квартире шагая,

до сумерек глаз не отвел от окна

и думал о том, что моя дорогая

такая неверная — в мире одна.

Да так бы запала на сердце обида,

чтоб первым укором сказаться потом,

но с горя я словно прозрел и увидел —

смеется в глаза мне огромный тот дом.

Он за ночь стал разом нарядней и выше —

такому вовеки не постареть,

заря проходила железною крышей

и пала в зеркальные стекла дверей.

А сутки назад полноправно и четко

леса нависали над каждой стеной...

Я так и подумал: искала девчонка,

на дом поглядела,

прошла стороной.

Но я уж зато посмеялся при встрече

на редкость, до слез, до сердечных глубин.

Конечно, не станешь оплакивать вечер

за капельку грусти, за море любви.

Прости, дорогая! Ведь смех не случаен.

Смешно до последней слезинки, когда —

мечтая о городе — не замечаем,

как быстро мы строим свои города.

1933

* * *

Снова песня про сыву зозулю

запевается в наших краях...

Небеса над зарею заснули,

и тоскует коханка моя.

Я не смел упрекать и браниться,

ни грустить, ни смеяться не смог —

опустила сухие ресницы,

голубой закусила платок.

Только каждый

зачем-то поверил

в то, что, чудом пустившись в полет,—

в нашей комнате сказкой вечерней

Украина минутку живет:

с подоконников — ветер медовый,

потолком — колыхается гай,

золотою днепровской водою

ударяет закат в берега...

И, минуя края дорогие,

по тоннелям, по грому мостов,

по дорогам России

на Киев

много скорых летит поездов.

Ты готова в полет, вырастая,

птицей грустной над песней паря,

полететь за последним составом,

за летучим огнем фонаря,

чтобы родина встретила лаской,

приказав голосами садов:

век люби мои были и сказки,

по обрывам ходи за водой!

Отпущу.

Да не слажу с собою.

И, почувствовав силу свою,

как последнею — первой любовью

крылья срежу и сердце скую.

От степей, запаленных кострами,

от Магнитной горы

никогда

не поедем в далекие страны

голубые искать города.

По России —

от стойбищ оленьих

до Карпатских и Брянских лесов —

небывалое землетрясенье

начинается с наших высот.

Я когда-нибудь вспомню, старея,

расскажу, как смеялся и пел

в котловане восьмой батареи

на холодной подземной тропе.

Ты спокойно стоишь над закатом.

Всходят звезды. И гром над тобой.

И летят по земле эстакады,

осыпаются скалы в забой.

И не спит и волнуется город,

разметавшийся в камнях и мгле

на каленном жарою просторе,

на размытой дождями земле...

А когда высоко и богато

в третий раз зацветут тополя —

на последнем полете заката

зорний город увидит земля.

От волненья пройдусь и устану,

оглянусь, не увижу следов.

И под звезды взорвутся фонтаны,

и над звездами крыш и садов.

Справим пир до полуночи поздней

и отправим пятьсот телеграмм,

чтобы знали про нас и про звезды

города, незнакомые нам.

Вспомним тучи.

Как жили под ними,

как любили и славили юг.

И стаканы спокойно поднимем

за великую силу свою.

Ты стоишь. Нет огня у заката.

Только полночь и тьма над тобой.

Незаметно летят эстакады,

глухо падают камни в забой.

Поздно. Спой на спокойствие улиц,

как в далеких днепровских гаях —

закувала та сыва зозуля

в тоскованье о наших краях.

1932

ПРОВОДЫ ВАЛЕНТИНЫ

Вдоль березовой долины,

под прикрытием зари,

дует ветер с Украины

паровозу в фонари.

Дует ветер-западок,

ковылинки валит с ног,

а дежурный по вокзалу

на разлуку бьет звонок.

— Все,— скажу я,—

Валентина!.. —

Чемоданы положу.

— Ты,— скажу я,—

Валентина,

поцелуй меня! — скажу.

Ты глаза закроешь вдруг,

плащ свой выронишь из рук,

ты увидишь, как далеко

отчий город Кременчуг...

Подойдешь к родному дому,

на гранитном на яру,

поклонись ты голубому

соловьиному Днепру.

От разлуки бед не ведай,

каждый вечер над водой

вишню спелую проведай,

про зозулю песни пой.

Привези ты мне в подарок

сок вишневый на губах,

голубые шаровары,

пару вышитых рубах.

А еще, за ради жизни,

привези ты мне живьем

черноглазых, темно-сизых

соловьиху с соловьем.

И поведай ты подругам

в самый полдень на Днепре,

как страдали мы по югу

ежегодно в декабре.

Как ходили в поздних росах

со строительства вдвоем,

вырезали на березах

имя длинное твое.

Как любовь свою справляли

в перелете всех ветров,

на холодных камнях спали,

целовались у костров.

В полуночный тихий час

снились нам с тобой не раз

трели песен соловьиных,

соловьиный черный глаз...

Так что ты, за ради жизни,

привези-ка мне живьем

черноглазых, темно-сизых

соловьиху с соловьем.

Стану птицам в час восходов

тихим свистом отвечать,

сочиненья птицеводов

вечерами изучать.

Обнесу заречный сад

кругом крашеных оград,

рассажу по тонким веткам,

будто пьяных, соловьят.

Сад завьется, заплетется,

через тридцать пять годов —

сколько листьев встрепенется,

столько свистнет соловьев!

Зоопарку — не отдам,

на базаре — не продам,

раздарю я птичьи стаи

по окрестным городам.

И засвищут, сна не зная,

вплоть до утренней поры

соловьихи — с Таганая,

соловьи — с Магнит-горы.

Стану старым и беззубым,

буду бороду носить,

буду в праздники по клубам