Стихи - [10]

речи так произносить:

— Дорогие, вам известно,

прославляя горный люд,

на Урале — повсеместно —

соловьи мои поют!

Я растил их между прочим,

я взрастил их без числа,

состоя всю жизнь рабочим

огневого ремесла.

На реке вознес плотину,

город строил, сталь варил,

украинку Валентину

до скончания любил.

Потому, за ради жизни,

привези ты мне живьем

черноглазых, темно-сизых

соловьиху с соловьем.

1936

ТОПОЛЬ

Проплыла глубокий омут,

вышла на берег светла,

шла по берегу крутому,

колокольчики рвала,

к белокаменному дому

вдоль по Городу прошла.

Так прошла — взлетали шторы

в стооконных корпусах,

тополя, как семафоры,

застывали на носках.

Все дорожки молча звали,

тихо кланялись цветы,

и звенели звоном стали

деревянные мосты.

И вполголоса спросили

горожанки у ворот:

— Кто такая, всех красивей,

вдоль по городу идет?..—

Трижды я ходил обходом,

трижды шел навстречу ей,

поклонился мимоходом

в самой тесной из аллей.

Только дрогнули ресницы,

будто крылья синих птиц,

не могла остановиться,

не могла поднять ресниц.

Ночь спустилась. Дня не жалко.

Спи. А я приду к огню.

Невеселым горожанкам

небылицу сочиню:

как стоял в долине тополь,

по бокам — вершины гор,

этот тополь как закопан,

не поливан до сих пор.

В жажде сох, страдал в обиде,

неприметен и угрюм,

ничего кругом не видел

от своих угрюмых дум.

В жаркий месяц соловьиный,

в день — каленый добела,

между солнцем и долиной

тучка малая плыла.

Не сложила тучка крылья,

прогремела стороной,

тополь издали накрыла

синей тенью дождевой.

И увидел тополь: в мире

освеженный он стоит,

развернув над корнем шире

ветки теплые свои.

Перед ним — горит малина,

перед ним — за садом сад,

семицветна вся долина,

стоголосы все леса.

Весь малинник в птичьем свисте,

камни гор кругом гудят,

искры молний, трепет листьев —

все — в предчувствии дождя.

1936

СТИХИ О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

Александра Соловьева,

ты ли все четыре дня

в платье шелку голубого

наряжалась для меня?

Из-за ясных глаз, родная,—

по такой в ночном бреду

вечно юноши страдают

на семнадцатом году.

Встанешь с правой стороны —

мне и ноги не верны.

Склонишь голову к плечу —

я от страха замолчу.

И шагаю, как в метели,

радость в сердце затая,

Александра, неужели,

Александра,— ты моя?..

Фонари горят — не вижу,

поезда гремят — не слышу,

грудь подставлю хоть ножу

и ни слова не скажу.

Я считал себя ученым,

кое-как науки знал,

подрастающих девчонок

вечерами провожал.

Первым басом песни пел,

целоваться не умел.

Не нашел я в мире слова,

от какого бродит кровь,—

Александре Соловьевой

описать свою любовь.

Не ответил, как хотел,

ей в глаза не поглядел.

Говорил про легкий воздух,

про медовый лунный свет,

о больших и малых звездах,

о скитаниях планет.

Грел на сердце, не таю,

думку тайную мою —

думал, ахнет Александра,

Александру удивлю,

думал, скажет Александра:

«Я за то тебя люблю!»

Александра Соловьева,

где ты видела такого?

Подымал я к звездам руки,

спотыкаясь о кусты,

познавала ты науки,

и в глаза глядела ты.

На четвертый вечер вдруг

отказалась от наук...

Сел я, горький и суровый,

папиросу закурил.

Александре Соловьевой

ничего не говорил.

Час — ни слова, два — ни слова,

только дым над головой.

Александра Соловьева,

ты ли мучилась со мной?

Ты ли кудри завивала,

чтобы я их развивал,

ты ли губы раскрывала,

чтобы я их закрывал?

Ты ли кудри расчесала,

робость подлую кляня,

ты ли губы искусала

от досады на меня?..

Над зарей фонарь горит,

Александра говорит:

— Ах, как холодно в саду,

ноги стынут, как на льду,

за науки вам спасибо,

а домой — сама дойду!..—

Я сидел как равнодушный

и ответил как в бреду,

что, напротив, очень душно

в этом пламенном саду...

Длинной бровью повела,

руку в руку подала,

Александра Соловьева

повернулась и ушла.

1935—1936

ВЕСНА

Всю ту зимушку седую

как я жил, не знаю сам,

и горюя и бедуя

по особенным глазам.

Как два раза на неделе

по снегам хотел пойти,

как суровые метели

заметали все пути...

Как пришел я в полночь мая,

соблюдая тишину,

задыхаясь, замирая,

к соловьевскому окну —

про любовь свою сказать,

Александру в жены звать.

Александра Соловьева,

ты забыла ли давно,

двадцать пять минут второго,

неизвестный стук в окно?

Вышла в сени по ковру,

улыбнулась не к добру,

вышла с талыми глазами,

вся в истоме, вся в жару.

Будто пчелы с вешних сот

на лице сбирали мед,

да ослепли медоноски,

всю изжалили впотьмах,—

две медовые полоски

прикипели на губах.

Кудри сбиты и развиты,

пали замертво к плечам,

плечи белые повиты

в крылья черного плаща.

Плащ до самого следа,

сверху звезды в два ряда,

плащ тяжелый, вороненый,

весь зеркальный, как вода.

Перелетные зарницы

на волнах его горят,

самолеты на петлицах

 к небу медленно летят...

И ударил с неба гром,

улыбнулся я с трудом.

— Вот,— сказал я,—

здравствуй, что ли,

я стучался под окном.

Объясни мне, сделай милость,

если дома ты одна,

в чью одежду нарядилась,

от кого

пьяным-пьяна?..—

Покраснела Александра,

погасила в сенях свет.

И сказала Александра:

— Александры дома нет!..

Александра Соловьева,

как бежал я до огня

от холодного, ночного

соловьевского окна!

Над землею птичьи стаи,

птичьи свадьбы засвистали.

Я шатаясь шел вперед

от калиток до ворот.

И лежала в реках мая,

палисады окрыля,