Стихи разных лет - [3]

Вот малый откровенный".

…………………………………

…………………………………

Изрек хлыстом махая

Полковник филантроп.

…………………………………

Я славной Пукаловой друг

………….. - хоть тысячи услуг.

……………………………………….

Вдруг сабля застучала,

Сияет аксельбант,

Лихого генерала

Вбегает адъютант."………………… - мой генерал доволен,

Что, здесь……………… Христос живет?

……………………. а сам он не придет,

От дев немного болен".

многоточиями обозначен несохранившийся текст

Двум Александрам Павловичам

Романов и Зернов лихой

Вы сходны меж собою: Зернов! хромаешь ты ногой,

Романов головою. Но что, найду ль довольно сил

Сравненье кончить шпицом? Тот в кухне нос переломил,

А тот под Австерлицом.

Гараль и Гальвина

Взошла луна над дремлющим заливом,

В глухой туман окрестности легли;

Полночный ветр качает корабли

И в парусе шумит нетерпеливом.

Взойдет заря — далек их будет строй.

Остри свой меч, воитель молодой!

Где ты, Гараль? Печальная Гальвина

Ждет милого в пещерной темноте.

Спеши, Гараль, к унылой красоте!

Заря блеснет, — и гордая дружина

Умчится вдаль, грозящая войной.

Где ты, где ты, воитель молодой?

Гальвина с ним. О, сколько слез печали,

И сколько слез восторгов и любви!

Но край небес бледнеет, и в дали

Редеет тень. Уж латы зазвучали;

Близка заря; несется шум глухой…

Что медлишь ты, воитель молодой?

Призывному Гальвина клику внемлет,

Тоски, надежд и робости полна,

Едва дыша, разлуки ждет она:

Но юноша на персях девы дремлет.

Призывы битв умолкли за горой,

Не слышал их воитель молодой.

Уже суда покинуть брег готовы,

К ним юноши с веселием бегут;

Прощальну длань подругам подают;

Златой зари раскинулись покровы;

Но, утомлен любовью и тоской,

Покоится воитель молодой.

Пылает день. Он открывает очи

Гальвина мнит ласкающей рукой

Сокрыть от глаз досадный свет дневной.

"Прости, пора! сокрылись тени ночи;

Спешу к мечам!" воскликнул — и стрелой

Летит на брег воитель молодой.

Но тихо всё, лишь у пустого брега

Подъемлется шумящая волна;

Лишь дева там, печальна и бледна,

И вдалеке плывут ладьи набега.

О, для чего печальной красотой

Пленялся ты, воитель молодой?

Она в слезах; в немой воитель думе.

"О милый друг! о жизнь души моей!

Что слава нам? что делать средь мечей?

Пускай другой несется в бранном шуме;

Но я твоя, ты вечно, вечно мой!..

Забудь войну, воитель молодой!"

Гараль молчал. Надменное ветрило

Его звало к брегам чужой земли;

Но с бурею так быстро корабли

Летели вдаль, и дева так уныло

Его влекла трепещущей рукой…

Всё, всё забыл воитель молодой!

И он у ног своей подруги нежной

Сказал: "Пускай гремят набег и брань:

Забыла меч ослабленная длань!"

Их дни слились в отраде безмятежной;

Лишь у брегов терзаемых волной

Дрожа, краснел воитель молодой.

Но быстро дни восторгов пролетели.

Бойцы плывут к брегам родной земли;

Сыны побед с добычей притекли,

И скальды им хваленья песнь воспели.

Тогда поник бесславною главой

На пиршествах воитель молодой.

Могучие наперсники судьбины

К ногам невест повергли меч и щит;

Кровавый меч героев не лежит

У ног одной оставленной Гальвины.

Красавица вздохнула, — и другой

Ее пленил воитель молодой.

С тех пор один бродил Гараль унылый;

Умолк его веселый прежде глас,

Лишь иногда в безмолвный ночи час

Уединен шептал он имя милой.

Война зажглась, — и встречи роковой

Пошел искать воитель молодой.

Исповедь бедного стихотворца

Священник.

Кто ты, мой сын?

Стихотворец.

Отец, я бедный однодворец,

Сперва подьячий был, а ныне стихотворец.

Довольно в целый год бумаги исчертил;

Пришел покаяться — я много нагрешил.

Священник.

Поближе; наперед скажи мне откровенно,

Намерен ли себя исправить непременно?

Стихотворец.

Отец, я духом слаб, не смею слова дать.

Священник.

Старался ль ты закон господний соблюдать

И кроме Вышнего не чтить другого бога?

Стихотворец.

Ах, с этой стороны я грешен очень много;

Мне богом было — я, любви предметом — я,

В я заключалися и братья и друзья,

Лишь я был мой и царь и демон обладатель;

А что всего тошней, лишь я был мой читатель.

Священник.

Вторую заповедь исполнил ли, мой сын?

Стихотворец.

Кумиров у меня бывало не один:

Любил я золото и знатным поклонялся,

Во всякой песенке Глафирами пленялся,

Которых от роду хотя и не видал,

Но тем не менее безбожно обожал.

Священник.

А имя божие?

Стихотворец.

Когда не доставало

Иль рифмы иль стопы, то, признаюсь, бывало

И имя божие вклею в упрямый стих.

Священник.

А часто ль?

Стихотворец.

Да во всех элегиях моих:

Там можешь, батюшка, прочесть на каждой строчке

"Увы!" и «се», и «ах», "мой бог!", тире да точки.

Священник.

Нехорошо, мой сын!

А чтишь ли ты родных?

Стихотворец.

Не много; да к тому ж не знаю вовсе их,

Зато своих я чад люблю и чту душою.

Священник.

Как время проводил?

Стихотворец.

Я летом и зимою

Пять дней пишу, пишу, печатаю в шестой,

Чтоб с горем пополам насытиться в седьмой.

А в церковь некогда: в передней Глазунова

Я по три жду часа с лакеями Графова.

Священник.

Убийцей не был ли?

Стихотворец.

Ах, этому греху, Отец, причастен я, покаюсь на духу.

Приятель мой Дамон лежал при смерти болен.

Я навестил его; он очень был доволен;

Желая бедному страдальцу угодить,

Я оду стал ему торжественно твердить.

И что же? Бедный друг! Он со строфы начальной

Поморщился, кряхтел… и умер.

Священник.

Не похвально!

Но вот уж грех прямой: да ты ж прелюбодей!

Твои стихи…

Стихотворец.

Все лгут, а на душе моей,