Стихи остаются в строю - [2]

Мимо

   проплывают облака.

Всех ветров течения

   бесстрастно

Он пройдет —

   рассеивать и гнуть.

На своих плечах

   он держит трассу,

Большевистский, выверенный путь.

Все ему так близко

   и знакомо,

Как в родном

   насиженном дому.

И прожектора

   аэродрома,

Словно огоньки

   родного дома,

Из тумана тянутся к нему.

1934

Спят партизаны

Ты рядом. Ты близко у кручи Нагорной,

И дом твой на площади старой соборной.

Давно ли тут ветры военные дули?

Давно ли тут жалобно прядали пули?

…И в долгие звоны у вышек соборных

Не стаи слетались вóронов черных.

Зеленым крылом задевая пролеты,

Тут каркали ночью и днем пулеметы…

…Здесь шли таращанцы дорогою

   дальней.

Закрыты ворота. Задвинуты ставни.

Молчат переулки, ворочаясь глуше

Средь пышных сугробов и снежных

   подушек.

А в небе, где выгнуты лунные скулы,

Меняются звездные караулы.

Им дорог покой этой ночи унылой,

И строже их стража над братской могилой,

Где старые клены стоят полукругом,

Где спят партизаны, обнявши друг друга,

Как будто умершие могут согреться…

Растут красноцветы из каждого сердца

И вьются под снегом, огнем полыхая.

Так жизнь партизан полыхала лихая,

Клубилась метелью, ветрами дышала…

Но спят партизаны…

Им вечности мало!

«Горит огонь Великих Пятилетий…»

Горит огонь Великих Пятилетий.

А Ветер Времени, бунтуя и гремя,

Червонным знаком будущее метит,

И катит волны нашего огня.

То наша кровь поет не умолкая,

Шумя по всем артериям земным.

Мы, даже в крематории сгорая,

Каким-то грозным пламенем горим.

И в громе труб придет наш день вчерашний,

Трудолюбив, спокоен и жесток,

Когда мы строили сторожевые башни

С бойницами на запад и восток.

В легендах лет мы будем незабвенны.

На трупах наших умерших бойцов

Мы воздвигали мраморные стены

Своих высоких, солнечных дворцов.

День ото дня наш путь был неустанней,

От наших ног — дороги горячи.

Наш гордый прах скрепил фундамент зданий,

И кровью набухали кирпичи.

И мир восстал по-новому над сушей,

И над водой, где крепкий парус крут, —

Такой зеленый, радостный, певучий! —

Он льется в наши умершие уши,

И мертвым нам он отдает салют.

В тени знамен, нахохленных, как птицы,

Лежит боец, смежив свои глаза,

В которых, может быть, еще дымится

И чуть заметно движется гроза.

Он спит. И времени текут потоки.

И в напряженной снится тишине,

Что ты, мой друг, читаешь эти строки,

Как лучший дар, как память обо мне.

1934

Евгений Абросимов

Широкие листья

Широкие листья дрожали над нами.

Город гудел в полусне.

Какими хорошими словами

Хотелось говорить мне!

Но перед этими чувствами глупыми,

От которых кружится голова,

Мне казались грубыми

Все

   слова.

Ветер прошел по робким листам,

Солнце, наверное, шло к восходу.

Ты сказала:

— Пора по домам,

Завтра

   рано вставать

      на работу. —

Ты губы приблизила неумолимо,

А после,

   когда шел домой,

Запах духов, едва уловимый,

Долго

   летел за мной.

Мир, голубым сияньем залитый,

Так чудесен

   и так велик…

Мне очень трудно

   быть незанятым

Хотя бы

   на один

      миг.

Цех таким был праздничным, синим,

Станки стояли в солнечной краске.

Все люди были

   как именинники, —

Влюбленные

   и

     ласковые.

Мне легким казалось любое задание,

Я смеялся, не знаю над чем.

Я чувствовал,

   твое дыхание

На своем

   плече.

Стихи о матери

Гору подниму и брошу морю на дно.

На снег подышу — зажурчат проталинки.

Но был я когда-то —

   давно,

      давно —

Очень и очень маленьким.

Обид было много, много слез,

Иногда было слишком весело…

Весь этот груз я маме нес,

Чтоб она оценила и взвесила.

А мама тогда молодой была,

Веселой была и все спешила,

И все мои сложные дела

Ей казались маленькими и смешными.

А теперь, когда прихожу домой

С работы, усталый и грубый,

Старая мама следит за мной,

И у нее чуть кривятся губы.

О своих делах говорить не люблю,

Да и она уж о них не спросит.

— Раздевайся,

   я щей налью, —

Скажет,

   как

     камень

       бросит.

Вечером с братом гулять уйду:

— Скоро приду! —

   (Без ответа).

К вечеру готовит еду

И моет посуду

   после обеда.

С соседкой,

   ровесницей по годам,

Разговаривает

   тихо и жарко.

«Женятся…

   Разлетятся!..

      А я куда?

Или

   живи кухаркой?..»

Гору подниму и брошу морю на дно.

На снег подышу — зажурчат проталинки.

Но был я когда-то —

   давно,

      давно —

Очень и очень маленьким.

Джек Алтаузен

«Можешь землю до края пройти…»

Можешь землю до края пройти,

Можешь видеть луну над Манилой, —

Чище воздуха родины милой

Все равно на земле не найти.

Можешь ехать в Алжир и Бомбей,

Гнать стада по альпийскому лугу,

Все равно будешь рваться в Калугу,

Где когда-то кормил голубей.

За экватором на корабле,

Возле пальмы под Венесуэлой

Будешь бредить березкою белой,

Что растет на смоленской земле.

На ресницы слеза набежит,

Если вспомнить на дальней чужбине

О родимой ирбитской рябине,

Что от ветра стыдливо дрожит.

Может, молодость нас бережет,

Может, в бурях мы не огрубели,

Потому что у нас с колыбели

Чувство родины в сердце живет.

Мы его воспитали в себе,

Нас навеки оно породнило.

Люди с Темзы, Дуная и Нила

Слышат голос свой в нашей судьбе.

1940

Баллада о четырех братьях

Иосифу Уткину

Домой привез меня баркас,

Дудил пастух в коровий рог.

Четыре брата было нас —

Один вхожу я на порог.

Сестра в изодранном платке

И мать, ослепшая от слез,

В моем походном котелке

Я ничего вам не привез.