Стихи - [4]

В позах неестественных,

Но все-таки и безыскусственных,

Забыв о промыслах божественных

И обещаниях торжественных,

Бесчувственны среди бесчувственных.

И смутные,

Полубесплотные,

Покуда буря не уляжется,

Одним тогда они встревожены:

А вдруг кому-нибудь покажутся

Ножнами их подмышки потные,

Куда, как шпаги, клювы вложены.

«Мне кажется, что я воскрес…»

Мне кажется, что я воскрес.

Я жил. Я звался Геркулес.

Три тысячи пудов я весил.

С корнями вырывал я лес.

Рукой тянулся до небес.

Садясь, ломал я спинки кресел.

И умер я… И вот воскрес:

Нормальный рост, нормальный вес —

Я стал как все. Я добр, я весел.

Я не ломаю спинки кресел…

И все-таки я Геркулес.

Моря

Когда

Ненастья

Черный веер

Разводит бурную волну,

Моряк хватается за леер:

— Ну, ничего! Не утону!

И подтверждает

Скрип штурвала

И белой пены кутерьма,

Что этот веер вышивала

Совсем не смерть,

А жизнь сама.

За

Северным Полярным кругом

Лежат студеные моря,

Над средиземноморским югом

Пылает древняя заря.

На

Антарктических просторах

Седой июль лелеет льды,

Есть лунные моря, в которых

Ни льда, ни рыбы, ни воды,

Есть

Море Мертвое,

Плотнее,

Чем серебрящаяся ртуть,

Но море жизни всех бурнее —

Ты понимаешь — вот в чем суть!

«И вскользь мне бросила змея…»

И вскользь мне бросила змея:

«У каждого судьба своя!»

Но я-то знал, что так нельзя —

Жить извиваясь и скользя.

IV

Музыкальный ящик

Что песня?

Из подполья в поднебесье

Она летит. На то она и песня.

А где заснет? А где должна проснуться,

Чтоб с нашим слухом вновь соприкоснуться?

Довольно трудно разобраться в этом,

Любое чудо нам теперь не в диво.

Судите сами, будет ли ответом

Вот эта повесть, но она — правдива.

Там,

Где недавно

Низились обрывы,

Поросшие крапивой с лебедою,

Высотных зданий ясные массивы

Восстали над шлюзованной водою.

Гнездится

Птица

Меж конструкций ЦАГИ,

А где-то там,

За Яузой,

В овраге,

Бурля своей ржавеющею плотью,

Старик ручей по черным трубам скачет.

Вы Золотым Рожком его зовете,

И это тоже что-нибудь да значит…

…Бил колокол на колокольне ближней,

Пел колокол на колокольне дальней,

И мостовая стлалась все булыжней,

И звон трамвая длился все печальней,

И вот тогда,

На отдаленном рынке,

Среди капрона, и мехов, и шелка,

Непроизвольно спрыгнула с пластинки

Шальная патефонная иголка.

И на соседней полке антиквара,

Меж дерзко позолоченною рамой

И медным привиденьем самовара

Вдруг объявился

Ящик этот самый.

Как описать его?

Он был настольный,

По очертаниям — прямоугольный,

На ощупь — глуховато мелодичный,

А по происхождению — заграничный.

Скорей всего, он свет увидел в Вене,

Тому назад столетие, пожалуй.

И если так — какое откровенье

Подарит слуху механизм усталый?

Чугунный валик, вдруг он искалечит,

Переиначит Шуберта и Баха,

А может быть, заплачет, защебечет

Какая-нибудь цюрихская птаха,

А может быть, нехитрое фанданго

С простосердечностью добрососедской

Какая-нибудь спляшет иностранка,

Как подобало в слободе немецкой,

Здесь, в слободе исчезнувшей вот этой,

Чей быт изжит и чье названье стерто,

Но рынок крив, как набекрень одетый

Косой треух над буклями Лефорта.

И в этот самый миг

На повороте

Рванул трамвай,

Да так рванул он звонко,

Что вдруг очнулась вся комиссионка

И дрогнул ящик в ржавой позолоте

И, зашатавшись, встал он на прилавке

На все четыре выгнутые лапки,

И что-то в глубине зашевелилось,

Зарокотало и определилось,

Заговорило тусклое железо

Сквозь ржавчину, где стерта позолот.

И что же?

Никакого полонеза,

Ни менуэта даже, ни гавота,

И никаких симфоний и рапсодий,

А громко, так, что дрогнула посуда, —

Поверите ли? — грянуло оттуда

Простое: «Во саду ли в огороде».

Из глубины,

Из самой дальней дали,

Из бурных недр минувшего столетья,

Где дамы в менуэте приседали,

Когда петля переплеталась с плетью

Когда труба трубила о походе,

А лира о пощаде умоляла,

Вдруг песня:

          «Во саду ли, в огороде —

Вы слышите ли? — девица гуляла»!

Сон женщины

Добрая женщина,

Пожилая

Мне рассказала, что видела сон —

Будто бы с неба спустился, пылая,

Солнечный луч, и попался ей он

В голые руки, и щекотно, колко,

Шел сквозь него электрический ток…

Кончик луча она вдела в иголку —

Вздумала вышить какой-то цветок,

Будто из шелка… И тем вышиваньем

Залюбовался весь мир, изумлен.

Женщина, с искренним непониманьем

Робко спросила: к чему этот сон?

Я объяснил ей, что сон этот — в руку

Если уж солнцем пошла вышивать —

Это не склоку сулит и не скуку

И неприятностям тут не бывать.

Это навеяно воздухом вольным!

Ведь неспособна ни рваться, ни гнить

Даже в ушке этом тесном игольном

Великолепная светлая нить.

— Будьте, — сказал я, — к удаче готовы!

Так не приснится и лучшей швее

В перворазрядном большом ателье.

Женщина робко сказала:

— Да что вы!

«В белый шелк по-летнему одета…»

В белый шелк по-летнему одета,

Полночь настает.

На Садовой в переулках где-то

Человек поет.

Слышите! Не рупор, не мембрана

Звуки издает —

Громогласно, ясно, без обмана

Человек поет.

Он моторов гул перекрывает

И не устает,

И никто его не обрывает —

Пусть себе поет.

Он поет, и отвечает эхом

Каждая стена.

Замолчал и разразился смехом.

Вот тебе и на!

Он хохочет, петь большой любитель,

Тишине грозя.

Это ведь не громкоговоритель —

Выключить нельзя!

Балерина

Ночь шуршит в канаве желтым листом,

Бьет подковой.

Поверяет дворничиху свистом

Участковый.

А девчонка с бантиком над челкой