Стихи и песни - [6]

Дом масонов — мертвый дом.

Шаг за шагом, вдох за вдохом,

Час за часом, день за днем:

До чего блаженно место,

Где не надо быть вдвоем!

Смолкли гаммы, гаснет свет —

Никого на свете нет.

Не зови меня напрасно,

Не следи за мной, беда!

В Музыкальном переулке

Я останусь навсегда.

Стану домом и двором,

Стану светом и добром,

Стану небом, стану снегом

Стану чистым серебром.

Стану небом, стану снегом

Стану чистым серебром.

Вместо крикнуть: — Останься, останься, прошу!.

Вместо крикнуть: — Останься, останься, прошу!

Безнадежные стансы к тебе напишу.

И подумаю просто — что же тут выбирать?

Я на теплый твой остров не приду умирать.

Но в углы непокорного рта твоего

Дай, тебя поцелую — всего ничего.

Я сама ничего тут не значу,

Запою — и сейчас же заплачу.

К письму

Возьму конверт, расклею,

волнуясь, допишу:

"Все кончено. Прощай. Конец баллады."

Себя не пожалею,

тебя не пощажу,

а может, пощажу, проси пощады,

проси у прямолобой,

не произнесены

все страшные слова, хотя и близки,

проси, пока мы оба

не осуждены

на десять лет без прав переписки.

Возьму конверт, припрячу,

назад не посмотрю,

усилие проделав болевое,

себя переиначу,

тебя перехитрю,

и в ссылку в отделенье бельевое

немедленно отправлю,

в глубь памяти сошлю —

гора с горою, лишь бы не сгорая…

А я стишок подправлю

и с музычкой слеплю —

а как иначе в Туруханском крае?

Так хороши иль плохи,

но видно до конца

меняются черты, отвердевая.

Стираются эпохи,

срываются сердца,

хранит секреты полка бельевая.

Лет сто, а может двести

промчатся, чуть помят

конверт найдется — ведь находят клады.

Меня на новом месте

порядком изумят

слова "Все кончено. Прощай. Конец баллады."

К Пицунде

Вот минувшее делает знак и, как негородская пичуга,

Так и щелкает, так и звенит мне над ухом среди тишины.

Сердце бедное бьется — тик-так, тик-так, — ему снится Пицунда,

Сердцу снится Пицунда накануне войны.

Сердце бьется — за что ж извиняться? У папы в спидоле помехи.

Это знанье с изнанки — еще не изгнанье, заметь!

И какие-то чехи, и какие-то танки.

Полдень — это двенадцать. Можно многого не уметь.

Но нечестно высовываться. Просто-таки незаконно.

Слава Пьецух — редактор в "Дружбе Народов", все сдвиги видны!

Снова снится Пицунда, похожая на Макондо.

Снова снится Пицунда накануне войны.

Сердце бьется, оно одиноко — а что ты хотела?

На проспекте Маркеса нет выхода в этом году.

И мужчина и женщина — два беззащитные тела

Улетели в Пицунду, чтоб выйти в Охотном ряду…

Улетели в Пицунду, чтоб выйти в Охотном ряду…

N.B.: Дважды была я на Пицунде: в августе 68-го и в августе 92-го (В.Д.)

Все дело в Польше…

Все дело в Польше,

Все дело все таки в Польше,

Теперь то ясно из этого

жаркого лета.

А все, что после, а все, что было позже и после

Всего лишь поиск того пропавшего следа.

Но от субботы до субботы

Быть может, я и доживу,

Дожить бы, милый, до свободы.

Да, до свободы наяву.

Быть может, воздух рукой дотянусь все в шаге.

Да, это воздух, ах, вот как меня прищемило.

А может, возраст в прохладной сырой Варшаве?

Допустим, возраст но было смешно и мило.

Но от субботы до субботы

Быть может, я и доживу,

Дожить бы, милый, до свободы.

Да, до свободы — наяву.

Но как же больше?

Где мы заблудились в Польше?

И этот поезд на выручку и навырост.

А все, что после — то тоньше, гораздо тоньше,

Душа не врет, и история нас не выдаст.

Но от субботы до субботы

Быть может, я и доживу,

Дожить бы, милый, до свободы.

Да, до свободы — наяву.

К средневековью

Всех прикроватных ангелов, увы,

Насильно не привяжешь к изголовью.

О, лютневая музыка любви,

Нечасто ты соседствуешь с любовью.

Легальное с летальным рифмовать —

Осмелюсь ли — легальное с летальным?

Но рифмовать как жизнью рисковать.

Цианистый рифмуется с миндальным.

Ты, музыка постельных пустяков —

Комков простынных, ворохов нательных —

Превыше всех привычных языков,

Наивных, неподдельных.

Поверишь в ясновиденье мое,

Упавши в этот улей гротесковый,

Где вересковый мед, и забытье,

И образ жизни чуть средневековый.

Ищу необнаруженный циан,

Подлитый в чай, подсыпанный в посуду…

Судьба — полуразрушенный цыган,

Подглядывающий за мной повсюду.

А прикроватных ангелов, увы,

Насильно не поставлю в изголовье,

Где лютневый уют, улет любви

И полное средневековье.

Вся Россия к нему звонит…

Вся Россия к нему звонит,

Говорит ему: — Извините.

Ну конечно же, извинит.

Если можете, не звоните.

Вся Россия в дверях стоит,

Плачет пьяной слезой калека. —

Ну, опять учудил, старик,

Ну и выкинул ты коленце.

Погляди любой протокол —

Там старшой уже все подправил.

Допотопный ты протопоп —

На кого же ты нас оставил?

Тут — отравленная вода,

Там — подходят филистимляне,

И рождественская звезда

Сахаристо блестит в тумане.

Аэротика

Геральдика и героика подтаивают во мглах,

Вся жизнь моя — аэротика, тела о шести крылах.

Подвешенная над бездною, увидела тень свою,

Над бездною разлюбезною плыву да еще пою.

Предвижу его, курортника, обтянутый свитерок.

Вся жизнь моя — аэротика, неси меня, ветерок.

Должно быть, водица мутная клубится на самом дне.

Вся маетная, вся ртутная, колышется жизнь во мне.

От плохонького экспромтика до плавящей пустоты

Тащи меня, аэротика, — кто же, если не ты?

Я рыпаюсь, а ты раскачивай на самом крутом краю

И трать меня, и растрачивай, покуда еще пою.

Говорила мне тётя, моя беспокойная тётя…