Стихи и хоры последнего времени - [4]

под звездами нижнего ряда и медленной лунной двустволкой

еще и сновидеть не надо – они за защелкой, за щелкой.

Зимний поход деревьев

Когда разлили на горé

Луну в граненые стаканы,

Деревьев черные каре

Сверкнули смутными штыками.

Пришел указ для смертных рот:

Под граммофонный треск музы́ки

По двести грамм на каждый рот,

На каждый рот, на безъязыкий.

Деревья дóпили луну

И капли отряхнули с веток,

Во тьму, на зимнюю войну

Они ушли – и больше нет их.

Застыла в проволоках связь,

Сломалась мýзыки пружина.

И, паче снега убелясь,

Бежало небо, недвижимо.

23.03.2001 [1]

Осьмикрылой стрекóзе хромой,

Отраженной в себе же самой,

Никогда ей уже не вернуться домой,

В пустоту от себя уносимой, —

А всегда ей лететь, прижимаясь к Земле,

И всегда ей идти на последнем крыле,

И всегда ей скользить, исчезая во мгле

Над Цусимой.

Два шестистишия

…вдруг проснется веранда – от стекол,

заскрипевших в полдневном свету,

и взлетит паучок, что отштопал

половину окна на лету,

и, смахнувши проржавленный стопор,

стукнет створка в околицу ту,

где уже засыпают июлю

августóвского пороху в жбан

и литую шиповника пулю

обливают по всем желобам,

и к шипящему в облаке улью

подогнали шмеля шарабан.

Снег, одиннадцатистишие

Сын обделенной чужбины,

Муж иноземный, куда?

В бездне лазурной пучины

Теплится искра-звезда…

В. К. Кюхельбекер. «Оссиан» (1835)

Житель подоблачных кочек,

нéжитель вздыбленных сот —

снег, распылившийся летчик,

кинувший свой самолет,

чтó на златом карабине

ты зависаешь в ночи? —

дали криле голубине,

так улетай и почий

где-нибудь там, на чужбине,

в чьей-то зеленой печи.

Всё; исчезает; молчи.

Стихи с Юга (III – Смерть Вергилия; запоздавшие новости)

1

От Италии холерной

до Далмации-чумы

слышен мерный шлеп галерный —

– Это мы или не мы?

2

Всё алмазней, всё лазурней,

всё тесней к себе самой

под небесною глазуньей,

подпузыренною тьмой,

с вёсел звездами стекая,

уносящая с ума

ночь деньская, персть морская —

Адриатика сама.

3

По искрóй прошитой слизи

распускается мазут —

из заморского Бриндизи

вздох Вергилия везут —

– Это мы на веслах плачем,

вести ветхие везем,

и в мехах облысых прячем

чернозем и глинозем.

4

От Апульи суховейной

к Адрианову столбу

прорезает плеск хорейный

Адриатику-скобу —

Бог не охнет, гром не грохнет,

не просыпется Гомер,

пусть луна на веслах сохнет

и меняется размер.

5

– Мы гекзаметру враги ли?

– Это мы, а не они!

– Умер, кажется, Вергилий?

– Умер, Бог оборони!

Облака

Ослепительным воздухом дут,

ослепленной водою спринцован,

облаков стеклянеет редут,

поджидая, когда подойдут

те – под знаменем сизо-пунцовым

и с шар-бабой каленой луны.

Ночью будут руины смутны

в чистом поле под бабой каленой,

и лыжнею – кривой и зеленой —

мимо них побегут бегуны.

Дерево. Ночь

какой-то шурх и треск

в колодках стволовых

как если бы в них жил

коротковолновик

как если бы эфир

под купой завывал

но только чмок и фырк

приемник издавал

какой-то жалкий блеск

в коробках столбовых

исчезновенье жил

темнеющее в них

как если бы фонарь

над купой воспарил

и фосфорную пыль

в тумане растворил

как если бы сбежал

по лесенке стальной

какой-то белый жар

короткою волной

Поезд / поезд

…А над глиняным Дунаем

по заболоченному мосту,

черной пеной поддуваем,

поезд скатывается в пустоту.

И, разбужен полым звуком,

ты вдруг очнешься в купейном углу:

виадук за виадуком

назад шагают, в злаченую мглу.

Сквозь сквозные их опоры

без сожаления оглянись

на разрезанные горы

с жилистым дымом, сходящим вниз.

На подкóпченные шпалы

и столбцы непонятных вех,

на подточенные скалы

с перистым паром, всходящим вверх,

где над выгнутым Дунаем

по заоблачному хребту,

снежной пылью подымаем,

воздух втягивается в темноту.

Игорю Булатовскому песнь благодарственная на присылку изображения Кузнечика, оказавшегося Саранчой

– Саранча, саранча,

где твоя епанча?

– У сада Пал Палыча

упала с плеча.

Я летала к Пал Палычу

в том году на Крит.

Стол у Пал Палыча

в том саду накрыт.

– А что подают у Пал Палыча,

алычу?

Может, и я туда полечу

по лучу?

Может, чего получу?

– У Пал Палыча в том саду

стол накрыт.

Подают у Пал Палыча

в меду акрид.

Коль не хочешь, саранча,

потерять епанчу,

не летай к Пал Палычу

по лучу!

Три семистишия

В горы́ тучнеющее тело

наискосок – к зерну зерно —

двуклонной россыпью влетело

двууглых ласточек звено,

и – молниею пронзено —

(как бы в бутылке, зеленó)

мгновенно – облако – сотлело.

Прощай, гора. С двуклонных крыш —

с твоих чешуйчатых террасок —

во мрак ступают через крыж

дымы в краснеющих кирасах

(за дымом – дым, за рыжим – рыж,

и нити на хвостах саврасых

горят, как и сама горишь).

Гора, прощай. По одному

огни сухие, пепелимы,

со склона скатятся в потьму,

как пух сожженный тополиный

(у павшей ласточки в дому

сомкнутся крыльев половины,

и сны – приснятся – никому).

Марш «Прощание деревьев»

Все багряные ладони

Ветер клену пережал

И к осиновой колонне,

Уходящей в полупоклоне,

В полунаклоне перебежал

И маленький закат дымился на погоне

у дуба – Как погашенный пожар

Последние полки́ в заречье уходили —

За грабом липа и за вязом бук —

И под занавес огневой угодили:

Хлюп над рекой, плюх, бах, бух!

Полетел с папахи пух,

Дым сверкающий набух…

– Проводили!

Пробор / пруд

– Видишь? –   разобранный надвое

гребнем светящимся пруд…

– Вижу. Как будто со дна твое

сердце достали и трут.

– Слышишь? –   плесканье надводное