Стихи и эссе - [26]

И к острову в море, где тело и дух

Способны парить на свободе.

И, сидя на палубе, это письмо

Пишу я тебе, с тоской наблюдая,

Как резвых дельфинов плещется стая,

Прочти его, мой Фердинанд,

Когда покинет земную юдоль

Алонсо, твой отец, и некогда король

Неаполя, теперь зовущий Смерть, ликуя,

           В надежде обрести покой в душе

И новую любовь, и, слыша звуки мессы,

           Он видит статую, готовую уже

Простить мечты несбыточные нам.

СФИНКС [159]

Да был увечным он изваян! Разве не

Предстал уже таким он древней рати,

И с мордой скорбной обезьяны? Как некстати

Сей Призрак в завоеванной стране.

Звезды измученной, непокоренной, лев,

Не знающий любви, ничто его не учит

И, Время презирая, зад могучий

Америке визгливой кажет он во мгле

И очевидцам. Обвиняет морда

И не прощает ничего, особенно когда

Успешны те, кто подбоченясь гордо,

Ответы получить к нему пришли сюда:

Нет, на — "Любовь ко мне, надеюсь — всенародна?"

Раб забавляет льва. "Страдать всегда мне?" Да.

ФЕРДИНАНД [160]

Плоть, уникальность, красоту и пылкие признанья

Сопровождает поцелуй в Миранды ипостась,

И одиночество мое, пока меж нами связь,

О, милая, иная навсегда, храни мое деянье,

Мгновенья удобряя; ведь я призван

             Смешaть с твоим внезапный мой восторг,

                         Два трепета в один, как бы один зарок,

Предвосхищая все — здесь, там, и ныне, присно.

Что не касание твое, твой образ, твой секрет

Отвергну, улыбаясь; разве дрожи,

Моей мольбы не хватит нам, о, нет,

Иная нежность молится здесь тоже,

Но тот, кто одинок, с ней совладать не сможет,

В Уместном Времени и Верном Месте. Свет!

МИРАНДA [161]

Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом,

Как знает добрый Государь отверженных своих,

У моря синего всегда высок зеленый холм.

Подпрыгнул Черный Человек в чащобе, за кустом,

Стал на ноги, махнул рукой и сгинул в тот же миг.

Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом.

Вот Ведьма плавится, крича, под солнечным лучем,

Яд иссушает тело, как полдневный жар — родник.

У моря синего всегда высок зеленый холм.

На перекрестке осенил меня Старик перстом,

И слезы счастья бороздят его иссохший лик.

Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом.

Меня, целуя, он будил и не жалел о том,

В лучах сияли паруса, глаза и сердолик.

У моря синего всегда высок зеленый холм.

МАКАО [162]

Европы католической сорняк

Расцвел здесь, корни в грунт вплетая,

И пестрыми домишками тесня,

Отроги желтые беспечного Китая.

Святые — в стиле рококо — и, выше, лик Господень

Сулит солидный куш за гробом игрокам.

С борделем в двух шагах, свидетельствует храм,

Что вера снисходительна к природе.

Не нужен страх тебе, терпимости столица,

Перед грехом неискупимым, словно ад,

Крушащий души и могучие державы.

Когда пробьют часы, невинные забавы

Неведенье младенца защитят,

И ничего плохого не случится.

БЛЮЗ БЕЖЕНЦЕВ [163]

Живут в этом городе тысячи душ,

Кому — особняк, а кто — будто уж.

И нет для нас места, милый, и нет для нас места.

Другая страна была отдана нам,

Взгляни-ка на глобус — она еще там.

Но нет нам пути обратно, милый, но нет нам пути обратно.

Вон, тисы на сельском погосте растут,

И те, по весне, обновляют листву.

На что паспорта не способны, милый, на что паспорта не способны.

И консул изрек, не подняв головы:

"Коль нет паспортов, все равно, что мертвы".

Но мы еще живы, милый, мы еще живы.

Пошел в комитет, а там вежливый клерк

Сказал: "После дождика, может, в четверг…".

А куда ж нам сегодня, милый, а куда ж нам сегодня?

На митинг забрел — глас толпы был таков:

"Их пустишь, так сами уйдем без штанов".

Это о нас, ведь, с тобою, милый, это о нас, ведь, с тобою.

Гром слышался с неба и пела там медь,

То Гитлера голос был: "Смерть, всем им смерть!"

И это про нас то, милый, и это про нас то.

Я пуделя видел в жилетке зимой,

Я видел как кошку впустили домой.

Вот так бы немецких евреев, милый, вот так бы немецких евреев.

Хожу я к причалу, — не считаны дни,—

Там плещутся рыбы, свободны они.

Всего-то в трех метрах, милый, всего-то в трех метрах.

Вороны слетались в заснеженный парк,

Живут без политиков, карр, себе, карр…

Потому что они не люди, милый, потому что они не люди.

Приснился мне дом, и в нем тьма этажей,

Там тысяча окон, там тыща дверей.

Но где же там наша, милый, но где же там наша?

Стоял на равнине, сияла звезда,

И тыщи солдат — туда и сюда…

Это по нашу душу, милый, это по нашу душу.

МУЗЫКА ХО [164]

Наложница императора

Евнуху ходит стучать,

Войска на границах копья

Оборотили вспять.

Вазы разбиты, женщины мрут,

Оракулы врут в унисон.

Мы палец сосем. Представленье —

С душком и вгоняет в сон.

Но — Перевоплощенья Акт,

И — тема Хо! — звучит,

Вот, из машины явлен бог,

Неряшливый на вид.

Он роль бормочет, извратив

Один иль два стиха,

Велит всех пленных отпустить,

И опустить врага.

ДИАСПОРА [165]

Как он их пережил — понять никто не мог:

Ведь умоляли же его, чтоб доказал —

Что им не жить без их страны и догм?

И  мир, откуда изгнан он,  был несравнимо мал,

И как земле быть местом без границ,

Раз Это требует изгнать любви менял.

Приняв страх на себя, он ужас стер с их лиц,

Он роль свою сыграл, как замысел  велит,

Чтоб те, кто сир и наг, воистину спаслись.

Пока и места не осталось гнать его в пыли,

В Народ изгнания, куда он был гоним.