Стихи - [11]

   упрямых,

не плакавших в прошедшем феврале.

Пусть эти слезы сердце успокоят…

А на врагов расплавленным свинцом

пускай падут они в минуты боя

за все, за всех, задушенных кольцом.

За девочек, по-старчески печальных,

у булочных стоявших у дверей,

за трупы их в пикейных одеяльцах,

за страшное молчанье матерей…

О, наша месть — она еще в начале, —

мы длинный счет врагам приберегли:

мы отомстим за все, о чем молчали,

за все, что скрыли от Большой Земли!

Нет, мама, не сейчас, но в близкий

   вечер

я расскажу подробно обо всем,

когда вернешься в ленинградский дом,

когда я выбегу к тебе навстречу.

О, как мы встретим наших

   ленинградцев,

не забывавших колыбель свою!

Нам только надо в городе прибраться:

он пострадал, он потемнел в бою.

Но мы залечим все его увечья,

следы ожогов злых, пороховых.

Мы в новых платьях

   выйдем к вам навстречу,

к «Стреле»,

   пришедшей прямо из Москвы.

Я не мечтаю, — это так и будет.

Минута долгожданная близка.

Но тяжкий рев разгневанных орудий

еще мы слышим: мы в бою пока.

Еще не до конца снята блокада…

Родная, до свидания!

     Иду

к обычному и грозному труду

во имя новой жизни Ленинграда.

Ночь с 18 на 19 января 1943 г.

«Ты слышишь ли? Живой и влажный ветер…»

Ты слышишь ли? Живой и влажный

   ветер

в садах играет, ветки шевеля!

Ты помнишь ли, что есть еще на свете

земной простор, дороги и поля?

Мне в городе, годами осажденном,

в том городе, откуда нет путей,

все видится простор освобожденный

в бескрайней, дикой, русской красоте.

Мне в городе, где нет зверей домашних,

ни голубей, — хотя б в одном окне, —

мерещатся грачи на рыжих пашнях

и дед Мазай с зайчатами в челне.

Мне в городе, где нет огней вечерних,

где только в мертвой комнате окно

порою вспыхнет, не затемнено,

а окна у живых — чернее черни, —

так нужно знать, что все, как прежде,

   живо,

что где-то в глубине родной страны

все те же зори, журавли, разливы,

и даже города освещены;

так нужно знать, что все опять вернется

оттуда, из глубин, сюда, где тьма, —

что я, наверно, не смогла б бороться,

когда б не знала этого сама!

Март 1943 г.

Песня о жене патриота

Хорошие письма из дальнего тыла

   сержант от жены получал.

И сразу, покамест душа не остыла,

   друзьям по оружью читал.

А письма летели сквозь дымные ветры,

   сквозь горькое пламя войны,

в зеленых, как вешние листья, конвертах,

   сердечные письма жены.

Писала, что родиной стал из чужбины

   далекий сибирский колхоз.

Жалела, что муж не оставил ей сына, —

   отца б дожидался да рос…

Читали — улыбка с лица не скрывалась,

   читали — слезы не сдержав.

— Хорошая другу подружка досталась,

   будь счастлив, товарищ сержант.

— Пошли ей, сержант, фронтовые приветы,

   земные поклоны от нас.

Совет да любовь вам да ласковых деток,

   когда отгрохочет война…

А ночью прорвали враги оборону,

   отчизне грозила беда.

И пал он обычною смертью героя,

   заветный рубеж не отдав.

Друзья собрались и жене написали,

   как младшей сестре дорогой:

«Поплачь, дорогая, убудет печали,

   поплачь же над ним, над собой…»

Ответ получили в таком же конверте,

   зеленом, как листья весной.

И всем показалось, что не было смерти,

   что рядом их друг боевой.

«Спасибо за дружбу, отважная рота,

   но знайте, — писала она, —

не плачет, не плачет, вдова патриота,

   покамест бушует война.

Когда же сражений умолкнут раскаты

   и каждый к жене заспешит,

в тот день я, быть может, поплачу,

     солдаты,

   по-женски поплачу, навзрыд…»

…Так бейся же насмерть, отважная рота,

   готовь же отмщенье свое —

за то, что не плачет вдова патриота,

   за бедное сердце ее…

1943

Второй разговор с соседкой

Дарья Власьевна,

   соседка,

     здравствуй.

Вот мы встретились с тобой опять.

В дни весны желанной ленинградской

надо снова нам потолковать.

Тихо-тихо. Небо золотое.

В этой долгожданной тишине

мы пройдем по Невскому с тобою,

по былой «опасной стороне».

Как истерзаны повсюду стены!

Бельма в каждом выбитом окне.

Это мы тут прожили без смены

целых девятьсот ночей и дней.

Мы с тобою танков не взрывали.

Мы в чаду обыденных забот

безымянные высоты брали, —

но на карте нет таких высот.

Где помечена твоя крутая

лестница, ведущая домой,

по которой, с голоду шатаясь,

ты ходила с ведрами зимой?

Где помечена твоя дорога,

по которой десять раз прошла

и сама — в пургу, в мороз,

   в тревогу —

пятерых на кладбище свезла?

Только мы с тобою, мы, соседка,

помним наши тяжкие пути.

Сами знаем, в картах или в сводках

их не перечислить, не найти.

А для боли нашей молчаливой,

для ранений — скрытых, не простых —

не хватило б на земле нашивок,

ни малиновых, ни золотых.

На груди, над сердцем опаленным,

за войну принявшим столько ран,

лишь медаль на ленточке зеленой,

бережно укрытой в целлофан.

Вот она — святая память наша,

сбереженная на все века…

…Что ж ты плачешь,

   что ты, тетя Даша?

Нам еще нельзя с тобой пока.

Дарья Власьевна, не мы, так кто же

отчий дом к победе приберет?

Кто ребятам-сиротам поможет,

юным вдовам слезы оботрет?

Это нам с тобой, хлебнувшим горя,

чьи-то души греть и утешать.

Нам, отдавшим все за этот город, —

поднимать его и украшать.

Нам, не позабыв о старых бедах,

сотни новых вынести забот,

чтоб сынов, когда придут с победой,

хлебом-солью встретить у ворот.

Дарья Власьевна, нам много дела,

точно под воскресный день в дому.