И я поняла: если мы сейчас уйдем, он, как водится, устроит сцену — и пиши пропало. Так что я замолчала, а Айрин передернула плечами в смысле: ты же его знаешь, но я все равно думаю — это она подстроила, и она знает, что я знаю.
Я еще раз попыталась помочь Чарльзу.
— Пап, — говорю, — ты завладел Чарльзом, не даешь нам с Айрин и словом с ним перемолвиться.
— Завладел? Зачем мне это? У нас интересный разговор, он деловой человек — голова у него варит.
А Чарльз ему:
— Не так хорошо, как у вас.
Тут завязался общий разговор, только какой разговор можно вести при папе. Кончили тем, что стали рассказывать еврейские анекдоты, чего я не выношу. Папа рассказал один анекдот с бородой — его все знали, Чарльз рассказал несколько уморительно-смешных, и папа очень смеялся, потом перевел взгляд на меня — головой качает, подмигивает: показывает, что Чарльз ему понравился, оставалось только надеяться, что Чарльз этого не заметил.
Тут горничная принесла чай, и папа давай ворчать: почему, мол, к чаю ватрушки не подали, а Айрин и говорит:
— Пап, если бы мы знали точно, что ты придешь.
А он ей:
— Это почему же ты не знала, конечно же, знала.
И то хорошо, что к этому времени мы уже выпили чай, так что можно было и распрощаться.
На обратной дороге, в машине, я и говорю Чарльзу:
— Чарльз, мне очень жаль — ты так скучал.
А он мне:
— Детка, зря ты конфузишься, я что хочу сказать: посмотрела бы ты на моего папу.
Но я-то знала: сорвалось, опять сорвалось.
