Стервятница - [59]

— И мы охотились на ворон.

— Да, — Герман сорвал с куста шиповника багряную ягоду, только чтобы занять нервные пальцы. — Патрик всегда подстреливал несколько штук. А Фред — ни одной. Моника предлагала ворон жарить и есть, ведь жизнь не должна пропадать зря. Ты не хочешь вспомнить старые времена?

— Если будем стрелять по воронам, распугаем зверье.

Только подобный Ромео чужестранец мог наивно предполагать, что здесь, в пристанище любителей пикников, может быть что-то, кроме грибов.

— Ты прав. Ни к чему дурачиться, ведь мы серьезные люди. Энрико, — возможно, он впервые обратился к Ромео по имени, — мы ведь не дети… Я знаю, зачем ты притащил меня в лес. Я знаю, что из полицейского архива пропало дело о крематории.

Когда Ромео обернулся, Герман увидел, что он уже вскинул ружье и целился Герману в грудь.

— Ты всех нас сдал! Два года я думал, что ты не выдержал допроса. Я прощал тебя, отсиживая в тюряге, прощал, ползая под пулями русских… Но ты ведь не трус. В деле не протокол допроса, там твое заявление! Ты пошел в полицию сам и заложил друзей! Арийская чистоплотность не позволила молчать о ремесле соседей по улице!

Бескурковое ружье английской фирмы «Скотт» глядело пустым глазом на Германа. Ромео не собирался стрелять, это ясно. Гневная речь только взывала об ответе, Ромео ждал… Ждал разъяснений? Возможно, чувствовал подвох — не даром Герман заговорил первым.

Герман ворошил сапогом сухую листву, смотрел на кружащее над вершинами дубов воронье.

— Жаль, здесь нет Фреда, он бы понял.

— А почему его здесь нет? Не из-за тебя ли? — в глазах Ромео блеснули слезы.

— Я знал, что родители выкупят Патрика. С этих пор семья банкиров была у меня на крючке. Страх разоблачения, позора вечно висел над ними, словно нож гильотины. Они стали моими рабами, — Герман говорил медленно, даже сейчас он оставался занудой. Бледное лицо покрыли красные пятна, он сунул руки в карманы, пряча нервно подрагивающие пальцы. — Следовало только дождаться удобного случая, чтобы напомнить о детских шалостях Патрика. Я рассчитывал, что Монти освободит тебя, ведь ты добросовестно кремировал его брата. Отныне у меня был бы свой человек в мафии Вегетарианца. Фреда я любил. Я хотел устроить ему побег. Такой человек, как он, мог быть моим рабом лишь из благодарности. Страх, позор — для него ничто.

— А Моника? — слезы застилали Ромео глаза.

— Ты спрашиваешь меня о ней? — казалось, Герман задыхается. — Я должен был почувствовать себя ее хозяином.

Выстрел прервал его. Брови Германа удивленно дернулись, он обернулся:

— А я-то думал, ты струсишь.

Ромео лежал на траве, его ладонь была прострелена.

— Ты всегда был глуп, Ромео. Половина Вены — мои должники. Неужели ты думал, я пойду с тобой в лес один на один? За нами следит стрелок. Видишь ли, однажды во время охоты он случайно убил человека. Я знаю об этом, а полиция — нет. В случае опасности он должен был ранить тебя.

— На его месте я убил бы такую сволочь, как ты. Удачный случай.

— Тогда моя картотека попадет в полицию. Он знает об этом. Ты мне еще пригодишься. Ты ведь не хочешь быть расстрелянным за дезертирство? Сегодня ночью убит отец Патрика. Я уверен, что убийца — Моника Каттнер, знаменитая Стервятница. Ты будешь свидетелем на процессе.

— Она убежит, вот увидишь.

— Навряд ли. С ней все время мои люди. Шофер, няня… Сейчас отвезу тебя к отцу, он тебя полечит, а заодно расскажет о Монике. Ее дочь умирает, ты не знал? Их спасли с тонущего парохода, у ребенка — воспаление легких, потом туберкулез. Неужели ты думаешь, она с ребенком, харкающим кровью, может сбежать?

Лежа в темноте, она слышала, как дышит Валерия. Спит. Моника осторожно выскользнула из-под одеяла, пробралась, не издав ни шороха, к двери, бесшумно открыла ее и выскочила в коридор. Там она замерла, прислушиваясь. Тихо. Теперь можно заглянуть к банкиру. В руке Моника держала новую бутыль бальзама. Дверь в кабинет была приоткрыта, внутри царила темнота. Неужели герр Аустер спит? Моника вошла. Откуда-то раздался далекий голос Патрика. Только через минуту она поняла, что голос доносится из гостиной. Патрик разговаривал по телефону.

— Он опять затянул свою песню, что поставит на чек… Нет, не отпечаток пальца! Подпись! Его пальцы обрели чувствительность! При мне он пробовал что-то писать. Заявил, что получит лекарство, которое просто поднимет его на ноги. Ты не представляешь, он выглядел совершенно другим. Здоровым! Не знаю, на меня просто что-то нашло. Чёрт, чёрт, чёрт! Я испугался, Герман. Ты должен приехать, все осмотреть. Какая еще охота?! Ты с ума сошел? Подожди… Подожди… Я согласен привезти к тебе Монику прямо сейчас. Мне больше нет нужды в тех бумагах, — его голос стал срываться на дрожь. — Нет, Герман! Ты просто не можешь так сделать! Хорошо, я жду. Не буду трогать…

Моника включила свет. Ковер был залит чернилами, старик лежал в опрокинутой коляске, седые волосы окрасились кровью, а ноги в бархатных тапочках торчали в потолок. Моника быстро обвела взглядом комнату. Кресла, часы-банк, стол… Угол испачкан. Кровь.

Склонившись над трупом, она встала на колени, испачкав подол чернилами. Приподняла мертвую голову. Глаза банкира были открыты, впервые она видела мертвые глаза. Ее не должно волновать это. Рана на затылке… Ее пальцы обследовали расколотый череп сквозь липкие от прохладной крови волосы. Острые края вдавленной кости, месиво… Рана оказалась довольно глубокой. Моника провела рукой по закругленному углу стола. Патрик пытался изобразить случайность, а удар нанес чем-то острым.