Стертый мальчик - [53]

Мельчайшие детали. Позднее утреннее солнце освещает половину стола. Пылинки кружатся в свете, напоминающем колонны из песка. За окнами с двойными стеклами покрытая водорослями вода плещется у крутого берега, который отделяет наш участок от озера Тандерберд. Во время туристического сезона мама сядет на балконе и будет смотреть, как катера бесстрашно рассекают подступающие волны, пуская по воде V-образную рябь. Однако зимой в будни, когда на озере пусто и тихо, бо́льшую часть дня мама будет проводить дома.

Она взглянула на другие фотографии, расположенные в шахматном порядке на странице – левая, правая, левая, правая. Одна из девочек напоминала ей подругу детства Дебби – тощую брюнетку, собиравшую кудрявые волосы в хвост, когда они приходили к бассейну, чтобы помочить ножки в мелком месте и поглазеть на мальчиков. На другом фото пожилой мужчина походил на нашего бывшего семейного терапевта, доктора Китона, который всегда согревал металлическую диафрагму стетоскопа, прежде чем прижать его к обнаженной маминой спине. «Что они здесь делают? – думала она. – Где они ошиблись?»

Но, разумеется, на фотографиях были совсем другие люди. Отличие таилось в их улыбках. Испуганные лица улыбались по-другому: уголки их губ были слишком натянуты. В самые радостные моменты жизни, даже в шестнадцать – когда мамины друзья и родственники повернулись на скамьях, чтобы посмотреть, как ее фигурка в кружевной вуали плывет по проходу навстречу моему отцу, – даже тогда никто не улыбался так, как на этих фотографиях. Потом она узнает, что так улыбаются экс-геи. Эта улыбка будет преследовать ее на протяжении девяти лет. Она будет мерещиться ей везде, даже на лицах соседей, с которыми она сталкивается каждую неделю, – будто весь мир без ее ведома жил тайной жизнью. В супермаркете шаткая тележка едва не выскользнет у нее из рук – но холодеющие пальцы стиснут пластиковую ручку, – когда она почувствует, как улыбка проносится мимо, словно дуло пистолета. Такова будет власть этой улыбки над ней, над всеми нами.

Она прочла слова, расположенные под фотографиями:

Господь многое открыл мне здесь, я узнал, что я эгоистичен и труслив и что именно это не дает мне вырваться из замкнутого круга гомосексуальности.

За то время, что я провел здесь, я узнал, что меня любят и принимают, даже если я не в силах преодолеть сексуальную зависимость.

Вступление в «Любовь в действии» подарило мне шанс помириться с родителями.

Все, что говорили эти лица, звучало для нее и чуждо, и знакомо одновременно. Чуждо, потому что ей был непривычен специальный жаргон «Любви в действии», способный исказить восприятие самых сложных человеческих переживаний, поместить их в рамочку и маркировать такими словами, как «эгоизм», «страх» или «зависимость». Знакомо, потому что церковь была задумана как большая семья Господня, Его затерявшееся на земле племя – те немногие, кто достоин Вознесения, – и использовала такие слова, как «любовь» и «принятие», переваривавшиеся вместе с каждой дозой пресного хлеба и каждым пластиковым наперстком виноградного сока.

Она отодвинула от себя брошюру. Остальная часть кухонного стола была засыпана бланками заявки в ЛД – их мама достала из того же конверта. Наверху каждого листа красовался логотип ЛД – перевернутый красный треугольник с вырезанным в центре сердцем.

– Даже тогда я подумала, что логотип какой-то странный, – признается мама позже. – Сердце было вырезано, как будто его собирались забрать.

«Так я себя и чувствовал», – подумаю я, а потом нажму кнопку на диктофоне и отмотаю пленку, чтобы проверить, записались ли мамины слова.

Отрезаешь все, что было тебе когда-то дорого, не обращаешь внимания на то, как саднит гортань, стираешь детали, которые хочешь забыть. Швыряешь первую половину своей истории в мусорку, повторяешь за наставниками. После ЛД я потерял много друзей и долгие годы не общался со старыми бойфрендами потому, что мне легко удавалось забыть про свои чувства к ним. Бессердечность не требовала усилий. После ЛД оказалось так просто стать бессердечным, что я даже не задумывался об этом. Ведь для моего развития необходимо было рвать отношения со всеми из прошлой жизни. Так поздней осенью поджигают поля – я часто видел подобное в детстве из окна гостиной. Оранжевая стена огня подпрыгивает до самых краев поля. Коси и поджигай, чтобы освободить место для нового урожая.

Так я и сделал. Хлоя, Брендон, Дэвид, Чарльз и Доминик из колледжа и Калеб, старшекурсник с факультета искусств, которым я восхищался и с которым поцеловался впервые в жизни.

– Давай прервемся, – скажет мама и встанет из-за стола, придвинув ко мне диктофон.

Она встанет в центр горящего поля и откажется двигаться с места, даже когда огонь подойдет слишком близко, – только бы я заметил ее боль. И там она будет ждать моего отца.

Суббота, 12 июня 2004 года

Это были мармеладные мишки – красные, желтые и зеленые в пластиковом пакетике, покрытом пленкой пыли. Их давно никто не трогал. Я замер в проходе магазина на заправке «Коноко», выбирая между мишками и червячками. Мама ждала в машине. Мы не спешили: у нас было полно времени – целых два часа – до церемонии рукоположения отца. Мы решили остановиться, не сговариваясь, словно это была промежуточная станция между двумя мирами, в которых мы теперь обитали. И сейчас, когда я смотрел на сладости, оказалось, что принять простое решение бесконечно сложно, словно я выбирал еду перед смертной казнью или пилюли из «Матрицы», после которых мы никогда не будем прежними. Я хотел вернуться к машине с правильными конфетами, выбрать что-нибудь нестандартное, чтобы удивить маму, сделать интуитивный прыжок, от которого она бы взвизгнула: «Не помню, когда в последний раз их брала!»