Стерегущий - [99]

Но злиться надоело, и подпоручик принялся перебирать в памяти свои встречи с Лелечкой. Сколько незабываемых чистых мгновений дала она ему, в особенности когда подпоручик находился в Дальнем. Он даже зажмурился — так ярко и свежо встало перед ним воспоминание о том августовском дне, который он провел с Лелечкой. Вечерело, когда они отправились к морю немного пройтись. Порывистый ветер развел в бухте Виктория довольно сильную волну. Брызги воды долетали до камней, на которые Лелечка собиралась сесть. Она так и не решилась на это, с сомнением осматривая каждый камень, мокрый от воды. Так и не присев, они дошли до берега. Чуть отступая от него, тянулась гряда камней — естественная небольшая плотина, в которую со стороны моря били волны. Их огромные зеленоватые гребни закипали далеко в море, откуда невидимое крыло ветра размашисто гнало их к берегу. Не достигнув его в этом месте, они разбивались о плотину в водяную пыль, падали вниз белой накипью и, усмиренные, отступали назад в море. Зато с другой стороны плотины — между нею и береговой галькой — прозрачная вода лежала тихо, как застывший пруд.

Вдоль берега, неуклюже валясь с борта на борт, медленно шел китайский сампан. Его грязный коричневый парус был так наполнен ветром, что мачта гнулась, как молодое деревце, и, казалось, вот-вот разлетится в куски. А справа от сампана, обгоняя его и неся на носу белопенный бурун, ходко мчал со стороны Бицзыво изящный миноносец, густо дымя из всех своих четырех труб.

— «Стерегущий», — зоркими глазами прочел подпоручик название военного корабля.

— Счастливые люди моряки, — мечтательно произнесла Лелечка. — Каждый день у них что-нибудь новое. Как я жалею, что не могу стать моряком! Я завидую даже китайцам, плывущим на этом сампане. Когда я смотрю на море, мне хочется переплыть его или еще лучше — перелететь, чтобы взглянуть с высоты, что делается на белом свете, чем живут люди в других краях. Я выбрала бы все, что есть лучшего, сравнила, примерила и построила себе собственный кодекс жизни. Морякам это легко сделать, а мне невозможно. Верь тому, что читаешь. А ведь я по натуре Фома неверующий, и до всего мне требуется прикоснуться собственными руками. Я знаю, что счастье есть на земле, но не пойму, где оно, — серьезно закончила она свою краткую исповедь.

— Счастье — это любовь! — пылко воскликнул Алгасов. — Самое трудное в жизни, — несколько тише и задушевнее сказал он, думая о своей спутнице, — это найти и сохранить около себя человека, который понимает и разделяет твою любовь.

— Может быть, это и так, — раздумчиво согласилась Лелечка. — Но что такое любовь?..

Алгасов быстро взглянул на ее строгий профиль: зачем она задала ему этот вопрос?

А она полушутливо, полусерьезно добавила:

— Не отвечайте только, пожалуйста, иначе скажете пошлость. О любви лучше всего молчать… Смотрите, смотрите, Гри-Гри!

Она коснулась его руки, заинтересованно глядя в пространство между каменною грядою и берегом. Алгасов посмотрел туда же.

В тихую заводь заплыла стая мелкой рыбешки, осторожно подошла к водорослям, покачалась на них в прозрачной воде и серебряными брызгами бросилась в стороны. Из водорослей неожиданно выскочил и как-то боком побежал по прибрежной гальке сердитый краб с выпученными глазами.

— Совсем генерал Фок, — звонко рассмеялась девушка. — Ну, не будьте букой. Запрет мой относится только к одной теме.

Прикосновение ее теплых пальцев к его руке было невинной, дружеской лаской, но Алгасов почувствовал, как между ними протянулась вдруг тонкая неразрывная нить взаимного понимания. Слова о любви, которые он хотел ей сегодня сказать, действительно стали ненужными.

Солнце почти закатилось. Пожаром вспыхнула заря. Черными птицами с обагренными пламенем крыльями потянулись вверх одна за другой сумеречные тени.

— Пойдемте домой, мой милый мечтатель. Мне холодно, — зябко подернула Лелечка плечами.

Уходя, они бросили прощальный взгляд на море. Сначала они увидели двигавшиеся к ним огни — красный и зеленый, потом услышали мерный угрожающий гул, и, наконец, мимо берега пронесся огромный пароход, шумный, сверкающий и прекрасный…

Очарование воспоминаний прервал вестовой, явившийся с вызовом Алгасова в канцелярию к ротному командиру.

— Григорий Андреевич, — сказал ротный командир, отводя глаза от молодого офицера в сторону. — Из штаба полка мне передали, что у вас дома что-то стряслось. Идите-ка, голубчик, домой. Если вы нужны будете в роте, я пришлю за вами вестового, — и ротный командир торопливо пожал Алгасову руку.

В воротах казармы подпоручик увидел Родиона в одном мундире с криво надетым поясом. У солдата был вид чрезвычайно взволнованный.

— Ты чего здесь болтаешься? — удивился Алгасов. — Что за вид у тебя? Напился на блинах, что ли?

— Никак нет! Несчастье у нас. Так что мичман Кудревич вместе со «Стерегущим» нонича утром утопли…

— Как?! Что ты говоришь? — воскликнул подпоручик, останавливаясь и хватая денщика за плечо.

— Так точно, потоп. Их вестовой, Больших-Шапок, все мне в точности рассказал: как японец артиллерией «Стерегущего» разбил, и он пошел ко дну, а «Решительный» в Артур прорвался.