Стерегущий - [84]

Бабкин поглядел на Бухарева с сомнением.

— В резон не возьму, Иван Михайлович, почему такая забота вас одолела. Мальчонки мальчонками, им своя мысль дадена, живи и действуй. Казна им обязательно способие за вас отпустит, возьмут их в фельдшерскую или пиротехническую школу, и амба. Тут дело ясное. А вот насчет «Стерегущего» к какому мы с вами рассуждению придем?.. Если не сейчас, так через час японцы нас на буксир возьмут.

Бухареву казалось, что Бабкин говорит не то, что ему, Бухареву, в данный момент нужно. «Стерегущего», конечно, из головы не выкинешь, только племя свое в смертный час тоже не забудешь. Жена моря не любит, сыновей обязательно из морского в штатское сословие произведет. Где это Бабкину понять, если в роду у него и духа морского не было, а Бухаревы — все военные моряки: дед в Севастополе на Малаховом кургане убит вместе с Нахимовым, отец вместе с Макаровым турецкие мониторы взрывал. И сам он, Бухарев, от своей морской судьбы не отказывается, хоть и не рядовым матросом числится, а в звании машинного квартирмейстера первой статьи состоит. Чего уж тут с Бабкиным о семейных делах рассуждать, если моряка только моряк понимает. И Бухарев замолчал, притаил свои мысли, но они уже шли по другому курсу: «Если даже японцы и возьмут „Стерегущего“ на буксир, далеко не уйдут. Нагонит их Макаров и отобьет „Стерегущего“. Не такой человек адмирал, чтобы на третий день своего приезда позволить японцам похвастаться хоть самым малым успехом над русскими. Надо, значит, додержаться до прихода Макарова, отбиваясь от неприятеля ружьями… Ну, а если бог попустит несчастье, часто он, старикан, чудит, то…»

— Мое рассуждение насчет «Стерегущего» такое: в остатную минуту, если она придет, откроем в машинном кингстоны. Слово мое свято.

— Это уж, конечно, — согласился Бабкин, крепче сжимая винтовку, на которую опирался, и посмотрел на Бухарева внимательно, приязненно и даже весело, всем сердцем ощущая, что нашел в нем единомышленника, одинаково с ним понимающего необходимость предстоящего шага.

Батманов, только что возвратившийся в машинное отделение с верхней палубы, возился у плохо захлопнутой двери, поминутно хватаясь за раненую ногу. Звеня железом, он громоздил друг на друга бесформенные обломки металла, складывая из них баррикаду. Кочегары Осинин и Кузьма Игнатов, которого в отличие от другого Игнатова команда звала не по фамилии, а просто Кузьмой, безразлично присматривались к его работе и, осторожно придерживая заряженные винтовки, отрывисто разговаривали между собой. От холодного металла руки Батманова застывали, пальцы сводило судорогой. Он с самого утра работал с металлом: давеча заделывал пробоину, сейчас закладывал дверь. Работа у него не спорилась. Иззябшее, израненное тело настоятельно требовало покоя. Кузьма, приглядевшись к морщившемуся от боли Батманову, вдруг крикнул, вытаскивая из кармана смятое и мокрое полотенце:

— Эй ты, башкир уфимский, на, завяжись! У тебя кровь из ноги хлещет!

Батманов недоуменно посмотрел на него, провел рукой по своему мокрому насквозь бушлату, потрогал набрякшую кровью штанину.

— Верно, — удивился он. — Где это меня наградили? Должно, у вельбота, когда со старшим офицером стоял. То-то я смотрю, мне вдруг на японцев наступать несподручно сделалось, сюда стрелять потянуло.

В его голосе слышалась явная досада. Он отодвинулся в сторону от неоконченной баррикады и ловко поймал брошенное ему Кузьмой полотенце.

— Утиральник? — удивился он, рассматривая полотенце, вышитое узорами из петухов, клюющих зерна, инициалами «И. К.» и украшенное кружевом. — Откеда взял такое?

— В Уфе мне зазнобушка одна вышивала, когда на службу шел. Наказывала: «Вытирайте свое светлое личико, Кузьма Захарыч, если заплачете когда, меня вспоминаючи. А вернетесь, над иконой венчальной повесим. Буквы на нем наши одинаковые…» Ирина Коновалова ее зовут, а меня Кузьма Игнатов. Значит, что вышитое «К. И.» одинаково нам с нею приходится.

— Ну, спасибо, земляк, — дрогнувшим голосом сказал Батманов, перетягивая на ноге полотенце мертвым матросским узлом. — Видать, крепко я ранен, силенок у меня что-то не стало. — И Батманов улыбнулся Кузьме слабой, извиняющейся улыбкой, словно ему было стыдно, что он растерял свои силы.

— Ничего, ничего, — ободряюще сказал Кузьма. — Ты покрепче перетяни ногу-то утиральником, тогда обойдется. Кость в тебе, видать, цела.

Осинин строго и осуждающе поглядел на них: «Нашли время лясы точить, словно в лазарете сидят! Какие тут разговоры, если „Стерегущему“ конец приходит!»

Всего несколько минут назад пронзила его горячая пуля в ногу и от взрыва шимозы лопнула барабанная перепонка уха. От сверлящей боли в голове, от недоуменного ожидания, что будет дальше, хотелось кричать о помощи, бежать к Алексееву, у которого были йод и бинты, вообще делать, что делают люди, попавшие в бедственное состояние, а вот он молчит и, стиснув зубы, сидит с винтовкой в руках.

И, гордый своим терпением, выносливостью, он выжидающе оглянулся на возвратившихся из обхода Бабкина и Бухарева.

— Эка чего нагородил! — усмехнулся Бухарев, увидев баррикаду Батманова. — Помрешь тут, так и душе вылететь некуда.