Стерегущие дом - [89]

— Зачем ты его впустила? — спросил Джон.

— Он позвонил в дверь, — сказала я, как будто это могло все объяснить.

— Будь я дома…

— Да, но тебя не было. Некому было научить меня, что делать. — Какой он грязный. Должно быть, не брился дня два: густая синеватая щетина, а на щеках — настоящие баки. Налитые кровью глаза, набрякшие веки. — Ты что, ездил к отцу?

— Да, в те края. — Округ Сомерсет и теперь примет его, укроет, встанет на его защиту, если потребуется. Все эти Толливеры, засевшие на своих хлопковых полях. Толливеры, оглохшие от ежегодного грохота хлопкоочистительных машин. Округ, где все за одного и кровное родство — ответ на все вопросы.

— Куда он делся? — спросил Джон.

— Сказал, что поедет в Новый Орлеан, а оттуда домой.

— Куда это?

— Не знаю.

— Он тебе все сказал, ты врешь.

— Нет, это правда — да и зачем тебе знать? Хочешь сквитаться с ним?

Джон слегка пожал плечами.

— Я Роберту это говорила.

Джон подошел к окну и выглянул наружу. Когда он приподнял занавеску, мне в глаза брызнуло яркое солнце.

— Роберта я беру на себя, Джон, — сказала я. — Я уже кое-что предприняла.

Джон отвернулся от окна; он явно не слыхал меня, слишком глубоко погрузился в свое горестное раздумье.

Я откинула стеганое одеяло и спустила ноги с кровати.

— Будь добр, дай мне щетку — попробую привести себя в божеский вид.

Он не двинулся с места.

— Ты отвратительно выглядишь, — сказал он.

— Да, день был тяжелый.

— Слушай, — сказал он. — Зачем это он?

— Что — «зачем»?

— Зачем он на ней женился? Ты знаешь?

Он не понимал. Для него это было непостижимо, как попытка разжевать зубами камень. Он не понимал, что есть люди, которые дерзают пробовать.

— Зачем ему это понадобилось? Чтобы доказать нам что-то?

— Доказать себе, я думаю, — сказала я.

— Какая-то бессмыслица.

— Он не мог допустить, чтобы его дети были незаконнорожденными, даже если их мать — негритянка.

— Здесь у нас незаконнорожденных пруд пруди.

— Он знал, что они здесь не останутся. Уже тогда знал, что отправит их отсюда.

— Проклятье, — сказал Джон. — Из ума он выжил, что ли.

Я покачала головой.

— Мне кажется, я его понимаю.

— Значит, ты такая же ненормальная, как и он.

— Джон, — сказала я. — В тебе все так запутано и сложно — ты забываешь, что другие люди устроены просто.

— Ни фига себе «просто»… Ну а этот, сынок его? Что я ему сделал? За каким чертом ему понадобилось сюда лезть.

— Это трудно объяснить.

— О чем хоть вы тут толковали, скажи на милость?

— О его жене, ну и вообще.

— Светская беседа за чашкой чая. Тьфу ты!..

— По-моему, он не вполне сознавал, что делает.

— Зато я вполне сознаю, что он наделал, — сказал Джон. — Мне постарались это разъяснить. В этом штате моя песенка спета. В мусорщики и то не изберут, ни единого дела не доверят вести даже бесплатно.

— Куда же ты подашься?

— Домой. На время.

И у меня чуть было не вырвалось: «Твой дом здесь». Но я этого не сказала: я не заблуждалась. Это была бы неправда. Он — Толливер, и его дом в округе Сомерсет, среди родных по крови.

— Ясно, — сказала я.

— Послушай. Может, тебе взять детей и уехать на какое-то время?

Я покачала головой.

Он быстро присел на край кровати.

— Ну хорошо, не хочешь сама, так по крайней мере отправь девочек, — сказал он. — И сейчас же.

— Куда?

Он вытащил из кармана бумажку.

— Вот. Школа в Новом Орлеане. Рэй Уэстбери — я для него кое-что делал, он бывал у нас раза два, ты его знаешь, — у него там дочь.

Я взяла бумажку и бережно подсунула под настольную лампу. На всякий случай придавила сверху пепельницей. В бумажке было что-то утешительное — все же связующая нить…

— Я с ним сегодня говорил, рассказал, что происходит. — Воспоминание об этом, по-видимому, разбередило его, он помолчал, собираясь с мыслями. — Он все устроил… Обеих девочек уже ждут.

— Ты их отвезешь?

Он покачал головой.

— Оливер может отвезти.

Я смахивала пушинки с мягкой, бархатистой поверхности одеяла, прикидывала, соображала.

— Второпях запихнуть в машину, спровадить наспех…

— Им там будет безопасней, — сказал он. — Я ведь о них думаю.

— Да, я знаю. — Он их любил, он старался сделать все, что можно. Я взглянула на бумажку с адресом. — Я их отправлю туда, только не сейчас. Немного погодя.

Он резким, нетерпеливым движением встал на ноги.

— Нельзя допустить, чтобы их выжили отсюда, Джон.

— Так ты отказываешься?

— Да. Мы остаемся.

— О Боже, — сказал он.

— Что, будут беспорядки?

— Откуда я знаю? Я тебе просто высказал свое мнение.

— Уехать, так еще, чего доброго, дом спалят, — сказала я.

— Хоть бы ему сто лет назад сгореть дотла, по крайней мере мои глаза бы его не видели.

— Да, понимаю. Но я все-таки останусь.

— А, черт, — сказал он. И пошел к двери.

— Ты еще вернешься? — спросила я.

— Нет.

Я так и думала.

Он ушел, и все слова, не сказанные нами, остались висеть в воздухе, жужжа мне в уши. Вот и все, подумала я. Вот и все. Я его когда-то любила, а теперь, наверно, нет, потому что смотрю, как он уходит, и мне не очень жаль.

Когда пришли дети, я спросила:

— Вы папу видели?

Они покачали головой. Он не потрудился спуститься на выгон, хотя, должно быть, заметил, как они там упражняются в верховой езде на своих лошадках. Кажется, они не слишком огорчились. Он так мало бывал дома, они уже отвыкли по нему скучать.