Степные волки - [26]

— Народец!

Фадеев проговорил это вслух и усмехнулся. Фадеев — громадного роста и широкий в плечах детина, лет сорока, с мрачным лицом и сердитыми глазами, чернобородый и курчавый, родом мещанин. Пять лет назад он пришёл неизвестно откуда в этот лес, купил участок в 175 десятин, поставил избу и сел в ней с молодой женою. Окрестные крестьяне сразу невзлюбили пришельца и прозвали его «Вороном».

Фадеев перепрыгнул через канаву; висевшее за его плечами ружьё — долговязая, как и он, одностволка — стукнула его по загривку. Рядом из-за снежного сувоя, взметнув целое облако снежной пыли, столбом взмахнул белячишка и заковылял между деревьями, печатая на снегу следы. Вукол посмотрел ему вслед, поправил кушак на новом дублёном полушубке, ещё сильно попахивавшем овчиной, прислушался к воровскому стуку топора и подумал, сверкая глазами:

«У Волчьего оврага орудует. Хоть бы пилой, дурья голова, срезывал, пилу не так далеко слышно. Вор, а разума нет на это!»

Вукол брезгливо шевельнул губами.

«Распоряжается! Так и садит! Небось думает, завтра праздник, так хозяин дрыхнуть ни свет ни заря завалился. Не таковские! Мы своего не упустим!»

Фадеев тихонько двинулся в путь, осторожно, как кошка, ступая по снегу обутыми в валеные сапоги ногами.

«Это беспременно Лепифорка, — решал про себя Вукол, — гол как сокол, жрать хочется, а работать лень. Вот и думает: нарублю потихоньку ёлок и в понедельник в Бузовлево на базар вывезу. Господа об эту пору много этих самых ёлок покупают. А хозяин, думает, под праздник на печке нежится. Русскому человеку печка, что жена — первое дело!»

Фадеев усмехнулся. — Хитёр человек!

Между тем стук топора затих. Вукол даже вздрогнул от неожиданности. Его испугала мысль, что воришка успеет удрать с ёлками до его прихода. Он ускорил шаги и свернул на боковую дорогу.

Лес становился гуще, старые сосны и ели стояли не шевелясь, точно заколдованный; снег белел внизу на корягах буграми с чёрными отверстиями, напоминавшими звериные норы. Месяц ещё не вставал, и мутные сумерки наполняли весь лес сизой мглою.

Было тихо; слышно было порою, как где-то на ёлке шевелилась полусонная птица, а внизу, под снегом, шуршал старыми листьями маленький зверок-горностай или ласка.

Скоро Фадеев вышел на поляну и увидел лохматую лошадёнку, сани, а в санях мужика в дырявой шапке; мужик уже почуял приближение Вукола и неистово нахлёстывал кнутом заиндевевшие бока лошадёнки, чмокал губами и потрясал лыковыми вожжами. Зелёные ёлочки трепетали позади него в санях и махали ветками, точно прощаясь с лесом, как дети, увозимые от родителей. Фадеев пустился за санями, снимая на бегу долговязое ружьё.

— Стой! — кричал он, помахивая ружьём. — Стой, дурья голова; ишь каку моду взял, в чужом лесу ёлки рубить, сна на тебя нет, треклятый!

Вукол задыхался от быстрого бега и крика, и это раздражало его ещё более. Но мужичишка неистовей заработал кнутом; срубленный ёлочки усиленней замахали ветками. Вукол пришёл в дикое бешенство и закричал, потрясая ружьём:

— Стой, анафемская душа! Стой, или я из ружья пальну!

У него захватило дыхание; ему стало невмочь бежать за санями. Сани скрипели полозьями, ныряли по ухабам и уходили от Вукола, как от стоячего. Лошадёнка, настегиваемая кнутом, бойко перебирала ногами, как меха раздувая впалые бока.

— Стой! — крикнул Вукол бешено.

Он остановился, вскинул ружьё и нажал спуск. Грохнул выстрел. Мужичишка вскрикнул. Заряд был на излёте, и дробь, как кнутом, стегнула мужика по полушубку. Он обернулся лицом к Byколу и, продолжая настегивать лошадь, крикнул, взвизгивая по-бабьи:

— Отцы мои где это видано? В живого человека из ружья пальнул! Ворон, кровопийца, душегуб! В эдакую ночь душеньку человеческую погубить хотел! Мало тебе, живорез окаянный, что жену загубил? Ворон, Ворон, Ворон…

Мужичонка нахлёстывал лошадь, кричал, визжал и грозил Вуколу кнутом. Сани нырнули в ухаб, мужичонка ткнулся лицом в ёлки; дорога сделала поворот, и сани скрылись. Фадеев остался один. Он стоял, улыбаясь побелевшими губами, и глядел на то место, где скрылись сани. Если бы в его ружьё был заряд, он выпустил бы и его наугад, сквозь кусты. Вукол огляделся. Лес, казалось, проснулся, разбуженный исступлённым криком мужичишки.

С деревьев медленно, как вата, сыпался иней.

Дальние кусты, сбегавшие по скату оврага, ещё повторяли:

— Вор-он! Вор-он!

Вукол усмехнулся.

— Ну, Ворон, ну, что ж вам? Я сам знаю, что Ворон, весь уезд Вороном зовёт!

Он снова усмехнулся, перекинул за плечи ружьё и, медленно шагая, направился обратно к себе в караулку. Его мысли как-то странно сосредоточились на одном; он боялся, чтобы тёмные кусты не повторяли исступлённого вопля мужичишки: «Мало тебе, живорез окаянный, что жену загубил!» Это было бы слишком. Но кусты молчали. Вукол понуро шёл, исподлобья бросая на кусты злобные взгляды. В лесу было тихо и темно; месяц ещё не выходил из-за туч, но звезды разгорались ярче; мороз крепчал. Лес, казалось, притаился и ждал чего-то. Деревья не шевелились. Фадеев шёл дорогой и думал:

«Ну, и убил жену, и судился, и по суду оправдан, — и никому до этого дела нет! Убил не из корысти, а из ревности; об этом даже на суде адвокат говорил. Убил, потому что жену с полюбовником накрыл, здесь же, в этом самом лесу, на поляне промеж трёх сосен. В ту пору обход делал и с топором был; увидал и задрожал весь, как дуб под бурею, а в голове кровавый туман пошёл. Ну, и что же? Парень лататы задал, а жена под топором упала!»