Степные волки - [17]

Плечи старика внезапно дрогнули.

— Слышишь ли ты меня, доченька? — вырвалось у него со стоном.

Наталья Николавна поднялась с кресла; лицо её было бледно до неузнаваемости; она двинулась к отцу.

— Слышу, батюшка!

Девушка обняла шею старика и, рыдая, припала к нему на грудь.

— Слышу, батюшка, — шептала она сквозь слезы, — слышу и понимаю, и теперь сама не хочу идти к палачам!..

Старик крепко приник к дочери. Наталья Николавна высвободилась из его объятий и вышла из кабинета. Ей надо было сказать Андрею Сергеичу своё последнее слово.

Ровно в восемь часов Наталья Николавна снова вошла в овраг, где она утром видела Андрея Сергеича. Солнце уже спряталось в тучи, и в овраге было темно. Кудрявые вершины вётел вырисовывались в отдалении. На небе загорались звезды. Зелёный скат оврага был увлажнён росою; мята и богородская трава благоухали сильнее; майские жуки то и дело проносились мимо с монотонным гудением. В кустарнике бобовника пел соловей.

Когда Наталья Николавна подходила к вётлам, Андрей Сергеич был уже там. Он издали увидел молодую девушку и пошёл к ней навстречу, протягивая ей обе руки.

— Ну, что, как? — спросил он её. — Сдаётся ли старикашка на капитуляцию?

Наталья Николавна холодно протянула ему руку.

— Не шутите, Андрей Сергеич, — сказала она сердито и холодно, — я далеко не с весёлою вестью. Батюшка непреклонен, и, кроме того, я теперь вполне понимаю его. Нам надо расстаться!

Однако голос девушки дрогнул.

— Наталья Николавна! Наташа! Что это значит, голубка?

Андрей Сергеич вскрикнул, бледнея, и схватил руки девушки. Наталья Николавна опустила глаза и молчала.

— Видите ли, вам, может быть, это покажется смешным, — заговорила она каким-то новым, будто надменным тоном, — но, тем не менее, это весьма важно, и я вполне соглашаюсь с батюшкой; нам нельзя любить друг друга. Я не знаю, поймёте ли вы меня? Дело, видите ли, в том, что ваш отец, — девушка на минуту замялась, — это было давно… высек моего батюшку!

Девушка покраснела. Глаза её вспыхнули. Андрей Сергеич смутился тоже.

— Наталья Николавна, милая, простите, но я же тут при чем? — спросил он после некоторого молчания, видимо, тяжёлого для их обоих. — Голубушка, меня не было тогда даже на свете; я родился после освобождения. Кажется, я слышал от отца об этой истории, но, право, я не думал, что вы можете разлюбить меня именно за это!

Андрей Сергеич поднял глаза.

— Скажите, ну, разве я виноват в чем-нибудь пред вами? Ведь я люблю вас и отца вашего и всех, кого любите вы! Да, всех, кого любите вы!

Молодой человек замолчал. Наталья Николавна странно улыбнулась.

— Ну, вот, видите, я так и знала, что вы не поймёте меня, вы никогда не были рабом, а я всё-таки по крови рабыня, а рабы мстительны… — добавила она.

Молодой человек припал к её рукам.

— Наташа, голубушка пойми и ты меня…

Он не договорил. Наталья Николавна отняла у него руки; лицо её исказилось гневом.

— Уходите прочь, — прошептала она и добавила с иронией и ненавистью: — Белая кость!

В её глазах загорелись сердитые огоньки, она двинулась прочь.

Андрей Сергеич побледнел; он поймал руки девушки и остановил её.

— Стыдитесь! — вскрикнул он возбуждённо. — Кастовая ненависть, понимаете ли вы, голубушка, как это нехорошо! Белая кость — ведь это, кажется, из лексикона староверов. Стыдно, Наталья Николавна!

Девушка хотела высвободить руки, но Андрей Сергеич удержал её. Он был страшно взволнован; у него даже вздрагивали губы.

— Нет, я не пущу вас, Наталья Николавна, вы взводите на меня обвинение, вы оскорбляете меня, и я требую слова. Да, требую! — неистово крикнул он ей в лицо и побледнел.

— Кастовая ненависть — как это гадко! Слушайте.

И он заговорил. Он говорил жарко, с увлечением, как человек глубоко оскорблённый и желающий смыть напрасно возводимое на него обвинение. Девушка слушала его. Он говорил…

…Были жестокие времена, и были жестокие люди. Были рабы и рабовладельцы. Рабы изнемогали в труде, рабовладельцы бражничали. Так шли года. И вот у рабовладельцев произошёл раскол, начались смута и междоусобие. Иные ещё продолжали бражничать, но другие уже заговорили о школе, о просвещении, об освобождении. Их было мало, но это были рабовладельцы. И они пошли в тундры. Наталья Николавна, вероятно, читала «Русских женщин» Некрасова. Это были первые пионеры. С тех пор прошло немало времени, и люди изменились. Разве Наталья Николавна ничего не слышала о судьбе его брата, родного брата, Кости? Как тот окончил свои дни? Замученный трехлетним скитанием по казематам, тот перепилил себе горло осколком стакана! А во имя чего ратовал он? Это был уже не протест рабовладельца, а протест человека, увидавшего воочию в другом человеке своего полноправного брата. Ах, как это стыдно, что Наталья Николавна сейчас уже забыла о нем! Да и он сам Андрей Сергеич? Почему и за что ему не дали окончить в университете курс? Или он никогда не рвался к науке всем своим сердцем? Или Наталья Николавна уже забыла их речи и мечты и по этому поводу? Да. Теперь Андрей Сергеич ни в чем не считает себя виноватым перед девушкой. Рабовладельцы искупили свой грех. — Андрей Сергеич замолчал.