Степные хищники - [35]

— Возьмите раненого! Ну! — И пятеро бандитов по ее слову спешились и подошли к лежавшему.

— В живот угодило, все равно помрет, — буркнул один и отвернулся.

— Ой, братцы, тяжко! Предайте смерти! — глухо молил раненый.

На мгновение Устя увидела его посеревшее лицо, безумные глаза, закушенные губы с кровавой пеной.

— Предать смерти! — так же глухо, как раненый, повторила она и указала пальцем на того, который сказал «Все равно помрет»: — Ты!

Парень побледнел и отступил на шаг:

— Я-а… Не-е…

— Сопля!

Устя вскинула винтовку к плечу, и двое, стоявшие напротив, как зайцы прыснули в стороны.

«Бах!»

Верхняя половина черепа скорлупой подлетела вверх. Устя резко повернулась и чуть не налетела на возвращавшегося Семена.

— Максимыча убили. По… — нечаянно взглянув на Устю, он осекся. Страшно было лицо казачки, часто-часто вздымалась грудь, глаза бешеные.

— Поджигай камыши! — крикнула она.

Не одной Устинье пришел в голову старинный способ избежать преследования. На многие версты по горизонту поднялась дымовая завеса, под прикрытием которой уходили разрозненные, поредевшие, но недобитые до конца шайки.

Когда остановились на ночевку, Семен подал Усте завернутую в тряпку книжечку и спросил:

— Тебе часом не потребуется?

То была «Секира обнаженного разума» — и Максимыч, как живой, встал перед глазами. Вот сейчас он, как всегда, огладит бороду, расчешет ее пальцами и прочтет: «Человек — сам хозяин и устроитель своей жизни». Впервые после Лысого Мара Устинья не выдержала и расплакалась навзрыд. Семен в замешательстве переминался с ноги на ногу. Потом его внимание привлекла выпавшая из «Секиры» бумажка, он нагнулся и поднял ее. При пляшущем свете костра Семен увидел разграфленные квадратики, а в квадратиках слова:

Семен прочитал слова слева направо, справо налево, сверху вниз и снизу вверх, хотел бросить бумажку в огонь, но в последний момент передумал, сложил аккуратно несколько раз и спрятал ладанку на груди, «Может быть, она спасительную силу имеет», — подумал он, застегивая ворот гимнастерки.

Глава двенадцатая ДАЕШЬ НОВОУЗЕНСК!

Отряды Серова и Усова на рассвете 3 августа перешли железную дорогу Уральск — Саратов, и после этого все сапожковские шайки оказались в четырехугольнике, ограниченном с севера железной дорогой Саратов — Уральск, с запада железной дорогой Саратов — Астрахань, с востока рекой Урал, а с юга безводными камышами и голыми солончаковыми степями прикаспийской низменности.

В тесном пространстве с новой силой забушевала лихая крутоверть: блестели клинки, сыпалась каленая картечь, саранчой стрекотали «максимы», порой сотни глоток осатанело ревели «ура-а!». Пенистой грязной волной еще раз взыграла контрреволюция. Слабые головы дурманились призывами: «Долой продразверстку!», «Даешь свободную торговлю!».

Жирные, зеленые мухи роями кишели над трупами убитых, сладким тленом дышала ночная степь.

Мечется по степи банда, а кольцо все уже, удары все чувствительнее. Из-под Мелового Усов едва ушел, у колодца Так-Кудук его добили, — от бывшего 8-го полка пришло к Сапожкову двадцать бродяг. Затем еще одно поражение у хутора Варфоломеевского. Тают силы, разбегаются самые близкие, самые надежные соратники, — невесть куда исчезли братья Масляковы.

Но бандитам пальца в рот не клади: разгромили Александровогайский коммунистический отряд, взяли в плен два отряда, вышедших из Новоузенска, а 6 августа пытались взять налетом самый город. Взять не взяли, но разбили радиостанцию, порвали связь, испортили железнодорожное полотно.

Город им нужен, это — последняя надежда.

Двенадцать дней Сапожков готовился к операции и 18 августа снова двинулся на Новоузенск.

Эскадрон, в котором была Устя, в полночь выступил из Петропавловки, большого села, раскинувшегося по реке Малый Узень. В предрассветном полумраке вышли на железную дорогу, разобрали рельсы, порвали провода, повалили столбы и, рассыпавшись в лаву, пошли на город. Вскоре сквозь редеющую тьму завиднелись строения, сады, огороды.

Устя вздрогнула: от вокзала донесся сиплый гудок и тотчас же послышались звуки выстрелов. Били залпами, словно коленкор рвали. Начавшаяся стрельба означала, что большевиков врасплох захватить не удалось.

Рядом с Устей Семен. Его покрытое пылью лицо мрачно, губы плотно сжаты, во взгляде тоска и страх. Бывалый казак, но и его томит неизвестность. А утро чудесное: капельки росы искрятся на траве, воздух чист и свеж. Первые солнечные лучи вырвались из-за горизонта, и под ними золотом вспыхнули купола новоузенских церквей.

— Рысью ма-арш!

«Р-ра-ах! Р-ра-ах1 А-та-та-та-та!»

— Шашки к бою! Полевым галопом ма-арш!

Свинцовый дождь хлещет навстречу. Сапожковцы рассчитывали, что гарнизон спит, что в огородах никого нет, а нарвались на засаду. Замедлила бег свой лава.

— Наза-ад!

— Куда-а?! Впере-од! В атаку!

Нет, не остановишь. Какая уж тут атака!

Отскакав верст пять, остановились за бугром. Появился связной от Сапожкова.

— Приказано ударить на город с севера.

— Справа по три шагом ма-арш!

Змеей изгибаясь по балке, эскадрон двинулся. На станции бьют пушки. В голубом небе вспыхивают дымки шрапнели.

Семен злой: в атаке чуть-чуть не поцеловала его пуля прямо в губы, пролетела у самой щеки, проведя багровую полоску, как от удара прутом.