Степные хищники - [16]

Именно тогда в полку поползли нехорошие слухи: «Наверху в штабах засели генералы с партбилетами, шлют к нам офицерье, хотят продать революцию. Беднякам, простому народу снова нет хода, — сняли нашего Ваську Серова, поставили полковничка». Ползли слухи, множились, клевета распускалась махровым цветом, от яда ее начинали бродить в головах мятежные мысли. Для недовольства было много причин; усталость от боев, трудности похода, перебои со снабжением, ко всему этому недобрые вести из дома: разруха, нужда, что ни день, то в подводы наряжают, соли нет, спичек нет, керосина нет, всем селом «вечный огонь» под золою сохраняют, друг к дружке за жаром бегают.

Вспомнил Серов и то, как вызвал его Сапожков и шепотом приказал: «…Завтра ночью Мусульманский полк арестовывает комиссаров и коммунистов… Приказов Дементьева[18] не выполнять!.. Наступать не пойдем. Белые два месяца стоят спокойно, им война тоже не всласть. Может быть, добром о мире договоримся. Понимаешь? Еще вот что: сам ни во что не вмешивайся, пусть орудуют другие, а твое дело сторона.»

Серов созвал «своих» ребят и передал им слова Сапожкова. Наскоро посовещались и решили в первую очередь «убрать» комполка Иванова, комиссара Букреева, замкомполка и некоторых других.

10 января в шести полках 22-й дивизии вспыхнул мятеж. Ручьями полилась кровь. В Орловско-Куриловском полку были убиты Букреев, Чертков и оказавшийся здесь случайно политиком штаба 4-й армии Челыхаев. Иванову удалось спастись: то ли его кто-то предупредил, то ли по чистой случайности, но накануне он уехал на станцию Деркул и не вернулся.

Утром куриловцы собрали митинг и с большим трудом «упросили» Серова принять командование полком.

И еще одна беседа с Сапожковым так же с глазу на глаз, заговорщическим полушепотом. Мятеж, вопреки ожиданиям, не разгорелся буйным пламенем, а начал чадить, шипеть, дымить, как костер под проливным дождем, и Сапожков приказал:

— Со своим полком, товарищ Серов, обезоружишь изменивший революции 193-й полк. Тебе помогут новоузенцы. Допрежь того арестуй у себя зачинщиков мятежа и держи под крепким караулом!

От удивления у Серова округлились глаза, и Сапожков, заметив это, добавил:

— Из восстания пока ничего не вышло, но отвечать за него своими головами нам нет расчета, — лучше пусть другие поплатятся.

После недолгого раздумья Серов выполнил приказ.

— Что же ты друзей предаешь? — в упор спросил тогда Василия один из арестованных и плюнул прямо в глаза.

Чтобы отогнать неприятные воспоминания, Серов оглянулся на растянувшийся по дороге бывший 8-й казачий полк.

«Уральские казаки. Эти знают, на что идут, зачем идут. У каждого была усадебка, лошади, быки, овцы, на худой конец десятин двадцать посева, от зерна закрома ломились, и рядом дешевые батраки — новоузенские, николаевские… Впрочем, и у казаков есть неимущие. Вон едет мергеневский казак Полуянов. Какое у него богатство? Пара рук с мозолями. А ведь заодно с толстосумами! Таких полуяновых в полку много, и надо полагать, что драться они будут шаляй-валяй, с прохладцей, при неустойке сразу ручки поднимут. Гм! Тычется народ во все стороны на манер слепых котят, и я тоже. На что нужен мне этот мятеж? Рассчитаться с коммунистами? Неплохо. А еще что? На кой ляд сдалось мне мужичье царство? В земле ковыряться, дерьмом мазаться, быкам хвосты крутить?»

Запутавшись в мыслях, Серов длинно и вычурно ругнулся. Ехавший рядом Усов от неожиданности вздрогнул:

— Чего это ты?

— Так, слепень укусил.

Навстречу подъезжала группа конных. Они вели с собой двух киргизов[19], босых, с разбитыми в кровь лицами.

— Столкнулись с ихним разъездом. Под этими коней убили, — доложил начальник разъезда.

— Какой части? — щурясь, спросил Серов.

— Кыргысский кавискадрон, — ответил один из пленных. Он был очень молод, этот боец. На ребячьем, сделавшемся от страха пепельно-сером лице читалась мольба о пощаде. Его товарищ, видимо, был иного склада. Сухощавый, словно туго связанный из одних мускулов, с перетянутой ремнем осиной талией, он стоял на широко расставленных кривых ногах прирожденного кавалериста. Глаз не поднимал, но в уголках рта гнездилась презрительная усмешка над самим собой, столь глупо попавшим в беду, и над этими людьми, которые обрадовались легкой победе. Серов понял и позу, и выражение лица пленного.

— Зачем к большевикам пошли? Ну! Ты, косоглазый! — ткнул он ножной шашки в грудь старшего киргиза.

Тот попятился, но не оробел.

— Зачем бедняк-киргиз пошел к большевикам? Ты не знаешь? — в этом ответе звучал вызов.

— Замолчи! — прервал его Серов и повернулся к младшему: — А ты?

У молодого тряслись губы, но он внятно ответил:

— Моя ипташ[20] Ленин слушай. Ипташ Ленин правду сказал.

— Ишь ты! — удивился не ожидавший такого ответа Серов и на мгновение задумался: — Этого в расход, — показал он на старшего киргиза. — А этому отрубить руки, отрезать нос и губы, посадить на коня и пустить к своим.

Решение пришло к Серову неожиданно, — из ряда вон выходящая жестокость была ударом по собственным колебаниям.

Другая половина «Армии правды» под командованием самого Сапожкова двигалась на юг, на Озинки. Катился колобок и день ото дня делался все больше, — всякий мусор, всякая дрянь липла к нему. Близ Озинок к мятежникам присоединились три сотни «зеленых»