Степная барышня - [16]

Федосья пришла снова в сильное волнение. Я старался ее успокоить и просил скорее рассказать семейную тайну ее господ.

– - Ну вот! Так же как и ноньче, приехали мы на ярмонку,-- начала она,-- теперешней барышне было всего годочков десять, да такая маленькая, худенькая была. Она вот на последних прытко зачала расти да добреть, а сестрица-то ее была уже в поре, невеста. Упокой ее душу! -- растроганным голосом заметила рассказчица…-- Ну вот! Стояли мы на квартире, а насупротив наших окон стоял тоже жилец. Верст шестьдесят от нас его имение. Злодей! Ну вот, он, окаянный, целый божий день, бывало, лежит себе на окне да все на барышню-то нашу и глазеет. На грех аль нечистый попутал, барин наш купил козла, да такого шутника. Ведь Машка -- это его дочь!.. Козел ходит по улице, а цыган-то и ну его приласкивать, заприметя, что наша барышня с козлом играет. Наколет на рога бумажки ему да и пошлет к нашим окнам. Так вот каждый день козел с бумажками домой и придет. Знать, и наша барышня не брезгала этим. Ну вот, день за днем; колдун лакея своего подсылает, а тот говорит: барин наш знакомство хочет завесть с вашими господами. А потом, душегубец, и стал таскаться в дом. Живем мы словно важные помещики, и в комедию, и в лавки злодей водит барышню и барыню тоже. Ну вот, стали собираться по домам. Барышня горюет. Уж успел обойти нечистый ее. Приехали домой, не успели разобрать сундуков, глядь, катит гость во двор, татарин небритый! Уж его наши господа чествовали, как какого князя. А он, озорник бессовестный, добром отплатил за все.

– - Хорош он был собой?

– - Волчья ехидность, змеиная душа. Кажись, на что я холопка, а глаза ему выцарапала бы, если бы он подъехал ко мне. Просто совиная рожа. Глазища словно в масле: так и бегают. Смотреть страшно, как он, бывало, сидит с нашей барышней. Она, бедненькая… Ах он злодей, злодей!

И Федосья заскрежетала зубами и стиснула кулаки.

– - Что же дальше? -- сказал я.

– - Ну вот! Так же, как вы аль уткинский, бывало, приедет к нам, гуляет с барышней, поют: она больно жалостливо пела, и он начнет басить с ней. Бывало, гащивал по неделе. Ну вот наша барышня и невеста, приданое шить начали. Жених сидмя сидит у нас. Да вдруг ни с того ни с сего стал реже да реже, проклятый. Барышня наша плачет, худеет. Стали ее уговаривать, что насильно мил не станешь. Куды тебе, так вот и воет. А жених-то окаянный совсем пропал, ни ногой. Поехал барин сам к нему. Вернулся такой бледный, что мы все перепугались. Видим, дело плохо, жених на попятный двор. Говорит, родственники запрещают жениться, что молод еще. Злодейская душа, змеиная порода!.. Ну вот, наша барышня, как узнала, что жених-то на попятный двор, чуть разума не потеряла и бросилась было в реку, да вытащили. Уж так напугала, так напугала, что мы все земли под собой не слышали. Бывало, душу надрывает, как целехоньку ночь проплачет да простонет. Просто извелась вся, одни косточки. Ну вот, раз она так и заливается, плачет; я спала в ее горнице, встала, перекрестилась да и говорю ей: полноте, барышня, не убивайтесь, другого найдете жениха; а она, бедненькая, говорит мне: "нет", говорит…

Федосья захлебнулась слезами и замолкла. Я смотрел на ее лица и давился быстрым переменам, резко проявлявшимся на нем. То оно покрывалось краской и слезы являлись в глазах, то вдруг бледность сменяла краску, а глаза сверкали диким гневом.

– - Ну что, же тебе отвечала барышня? -- спросил я рассказчицу, которая встрепенулась и, тяжело вздохнув, таким свирепым голосом произнесла свое "ну вот", что дрожь пробежала у меня по телу.

– - Ну вот, барышня мне все и расскажи. Поплакали мы с ней вдоволь да я рассудили с горя бежать.

– - Ты-то зачем бежала? -- спросил я.

– - Как зачем! Барышня захотела бежать, не пустить же ее одну!

– - Куда же вы решились бежать?

– - А бог знает, про то знала барышня. Ну вот, мы как задумали это, барышня стала пободрее. Господа-то обрадовались и повеселели. Никто в доме не знает сраму, кроме меня, ни единая баба во дворе. Барышня все заготовляет в дорогу. Тихонько взяла у барина какие-то старые паспорты, и в одну темную ноченьку, когда все улеглись, помолясь, мы вышли из дома родного. Не чаяли и вовек его увидать.

Она пошатнулась и присела на стул. Но, как будто опомнясь, вскочила на ноги и, вытирая слезы, продолжала рассказ:

– - Ну вот, шли мы, шли и бог весть сколько недель. Отдохнем денек да опять идем. Барышня одета, как я же. Так вот всем и выдает себя за холопку. Бывало, гляжу на нее, а сердце точно кто давит. И боже упаси величать ее барышней! Заплачет; ты, говорит, лучше оставь меня одну! А если, бывало, стану расспрашивать, куда идем и что будет с нами, у ней один ответ: "Вернись, если боишься, а я туда уйду, где б меня не отыскали". Пока деньжонки у нас водились, все как-то легче было идти, а тут на ночлеге нас обокрали. Котомки обменили. Делать нечего. Все идем да идем. Ну вот, пришли мы на ночлег в деревушку. Денег-то не было, так мы со всяким сбродом легли спать. Наутро хотим идти, не пускают. На дороге нашли убитого купца. Глядь, стража кругом, становой. Всех поодиночке допрашивают. Дошла очередь и до нас. Барышня моя точно полотно, вся дрожит. Я за нее перепужалась. Взяли паспорты от нас, глядели, глядели да и ну нас допрашивать, так мудрено, раз до пяти одно и то же. Потом становой стал кричать на барышню, она, знать, испугалась да и проболталась, только взяли нас под стражу и повели назад в город. Ну вот, посадили нас врозь. Стало мне жаль барышню, я во всем и созналась, сказала, что я уговорила ее бежать из родительского дома. Повели нас с солдатами назад. Барышня моя уж идти не может. Ножки распухли, не ест, не пьет; ну вот, вернулись мы и в наш город, посадили нас в острог и послали за господами. Барышню увезли домой чуть живую, а меня…