Степень доверия - [66]

— Стало быть, вы меня и сейчас подозреваете?

— Что вы, господь с вами! — запротестовал Судейкин. — Я только говорю, что обстоятельства складываются таким образом, что можно на вас подумать… Где вы взяли этого самого Александрова и кто вам его рекомендовал?

— Одна дама.

— Дама? — удивился Судейкин. — Шерше ля фам. И кто же была эта дама.

— Брюнетка.

— Гм… Ценное сведение, — иронически заметил Судейкин. — А еще что вы о ней можете сказать?

— Одета была в бархатное платье, черное с белым воротничком и манжетами, в черной шляпе с пером.

— Так. Прекрасно. Теперь я был бы вполне вам признателен, если бы вы мне еще сообщили фамилию этой дамы, где она живет и чем занимается.

— Где она живет я не знаю и чем занимается тоже. А фамилия ее то ли Войницкая, то ли Новицкая, точно не помню.

— И напрасно, господин Щигельский, напрасно, — сладко промурлыкал капитан. — Ведь, прямо вам скажу, лучше вам сразу вспомнить, самому. Вспоминать с нашей помощью не все любят.

— Вы, господин офицер, забываетесь! — вспылил Щигельский. — Я двадцать пять лет служу верой и правдой царю и отечеству, имею многие благодарности от вышестоящего начальства, и я не позволю…

— Простите, господин Щигельский, виноват. Но посудите сами, что я могу о вас подумать? Приняли на службу государственного преступника по рекомендации дамы, о которой сказать ничего не можете. Скажите, откуда взялась эта дама, и я вас оставлю в покое.

Щигельский помолчал, поковырял пальцем обивку стула, посмотрел в окно.

— Ко мне ее прислал барон Унгерн-Штернберг, — сказал он неохотно.

— Барон Унгерн-Штернберг? — равнодушно переспросил Судейкин.

— Да, он.

— Почему же вы сразу не сказали?

— А потому, господин офицер, что ежели вы его притянете к этому делу, ему ничего не будет, а меня он уволит со службы. А я двадцать пять лет верой и правдой…

— Слышал, — оборвал Судейкин. — А по какому случаю барон прислал к вам эту таинственную незнакомку?

— Откуда мне знать? Пришла, принесла от барона записку.

— Она у вас сохранилась?

— Нет.

— Допустим. И что же было в этой записке?

— В этой записке барон просил, если есть вакансия, устроить дворника этой дамы, поскольку жена дворника больна туберкулезом и нуждается в свежем воздухе.

— В свежем воздухе, — усмехнулся Георгий Порфирьевич. — В динамите нуждалась она. господин Щигельский.

Судейкин снова уткнулся в свои бумаги, что-то там писал, поправлял, подчеркивал. Потом поднял голову, удивился:

— Вы все еще здесь?

— Разве я могу быть свободным?

— Пока можете.

Щигельский вскочил на ноги и с несолидной поспешностью кинулся к дверям. — «Эк, какой прыткий!» — усмехнулся Судейкин.

— Господин Щигельский, минуточку, — остановил он. — Так как же все-таки фамилия этой дамы, Войницкая или Новицкая?

— Иваницкая, — счастливо вспомнил Щигельский, — Поверите, совсем было запамятовал, а тут вы неожиданно спросили, и сразу вспомнил.

— Вот видите, — улыбнулся Судейкин. — Значит, действительно с нашей помощью можно кое-что вспомнить. До свидания, господин Щигельский. Желаю удачи.

Барона Унгерн-Штернберга Судейкин не стал к себе вызывать, сам явился к нему с визитом. Отослав швейцара со своей карточкой, Георгий Порфирьевич расхаживал по тесной приемной. Барон принадлежал к известной дворянской фамилии, был одним из влиятельных лиц на Юго-Западной железной дороге, зятем генерал-губернатора Тотлебена. Готовясь к предстоящему разговору, Судейкин даже несколько волновался. Собственно, в данном случае трудно было не волноваться. В этом занятном деле с пропавшим Семеном Александровым некоторые нити вели к барону Унгерн-Штернбергу. Георгий Порфирьевич не то чтобы сразу всерьез заподозрил барона в связях с террористами, более того, он в это даже вовсе не верил, но надежда, слабая надежда все же была. Расхаживая по приемной, Судейкин сопоставлял известные ему факты и все ближе подходил к мысли, что было бы совсем недурно уличить зятя одесского генерал-губернатора в терроризме. Чем крупнее фигуры, участвующие в заговоре, тем крупнее сам заговор. А чем крупнее заговор, тем крупнее заслуга, тем крупнее вознаграждение. Впрочем, его интересовало не только вознаграждение в буквальном смысле. Разумеется, он желал и прибавления жалования, и повышения в чине. Но не только ради этих мелких благ старался наш Георгий Порфирьевич, его поступками двигало и другое. Дело в том, что он имел прирожденную страсть к полицейскому сыску. Георгий Порфирьевич трудился на избранном поприще, в первую очередь, по велению своего сердца. В данном случае и то и другое счастливо совпадало.

— Их превосходительство заняты, просили обождать, — сказал вернувшись швейцар.

— Ах вот как! — удивился Судейкин. Отодвинув его в сторону, он распахнул дверь, обитую желтой кожей, и застал барона врасплох — тот чистил ногти.

Барон вскинул удивленные глаза на слишком смелого посетителя.

— Прошу прощения, барон, — расшаркался Судейкин, — но вынужден вас потревожить.

— Разве вам не передали мою просьбу обождать?

— Передали, — кивнул головой Судейкин. — Однако ожидать окончания вашего важного дела, — сказал он, бросая красноречивый взгляд на набор маникюрных инструментов, — не имею возможности.